Наконец она приложила свою длинную, шелковистую морду к моей косматой груди, сдавила мою плоть своими челюстями и прижала меня к алмазной девушке так, что зубы проткнули мою истерзанную кожу.
Словно лопнула бочка с вином, и её содержимое хлынуло в меня – свет и кровь полились из челюстей прямиком в мои жилы, вдвое ярче и ужаснее, чем раньше, и необузданной волной прошлись по всему телу, отозвались в костях, величественным неумолимым приливом заполнили меня, как вода заполняет меха. Я утонула в этом свете из волчьей пасти и алмазной сути, побывавшем в моём теле и теле Звезды, старом и невыразимом, как небо. Я поперхнулась, застонала, даже попыталась закричать, а она всё продолжала наполнять меня светом… Менять свет, внучка, дело не из лёгких: всё равно что закатить валун на гору или одну гору на другую. Она вскрывала, наполняла, зашивала и снова вскрывала меня. Не знаю, сколько часов я лежала там, беспомощно дрожа. Тусклый и блёклый свет, что был во мне, они забирали и возвращали его сверкающим сильнее, чем что бы то ни было.
Когда я наконец почувствовала, что челюсти Волчицы отпустили меня, встрепенулась, будто очнувшись от сна, и внутри меня что-то раскрылось, загудело, задрожало. Я почувствовала, что опять стала женщиной: пять пальцев на каждой руке, плоские и толстые зубы, длинные волосы до талии, точно кисть.
Лиульфур коснулась моего лица влажным носом.
– То, что мы тебе дали, твоё, но тебе не принадлежит. Мы не против, и всегда были не против, но у света есть свои границы. Ты должна понимать, что Звезда, которая его отдаёт, тускнеет. – Она закрыла глаза и прижалась к моей щеке. – Я давно встречаю здесь твоих матерей, как встретила тебя; я источник, к которому вы приходите; колодец, из которого вы пьёте.
Впервые Звезда показалась мне не такой яркой, как стены пещеры. Она была просто старой волчицей с проплешинами в шерсти, затуманенным взором и поседевшей мордой. Но потом она улыбнулась, как только может улыбаться волчица, и меня опять окружил её свет и тепло, которые были – или не были? – лишь самую малость слабее, чем раньше.
– Ты изменилась, когда вошла в пещеру. Мы сотворили это с тобой. Это великая магия, почти что… – она помедлила, бросив взгляд на женщину с бесцветными кудрями, – почти что самая великая из всех. Метаморфоз – самый сложный трюк. Получив свет от нас, а не от бабушек, прабабушек и далёких-далёких предков, от той бедной девушки в шатре, что прижимала ребёнка к груди, ты можешь быть хоть немного как мы, а изменять очертания дыры очень просто. – Волчица-Звезда сглотнула комок в горле. – В конце концов, дыра – всего лишь пустое пространство.
Выдержав паузу длиной в вечность, она отодвинулась, выпрямила спину и, глядя на меня сверху вниз, чётко проговорила, выталкивая слова из шелковистой морды:
– Но ты не одна из нас. Ты столкнёшься с необратимостью, превыше которой лишь смерть, изменится не только твоя плоть. Только самые сильные из вас могут устоять перед соблазнами новой формы; разум ленив, он естественным образом подражает телу. Я ни разу не видела, чтобы человек остался собой, надев другую шкуру. Ты, однако, вольна использовать этот дар по-своему, если он тебе понадобится.
Холодная чистая рука алмазной девушки отпустила мою, и жизни в ней было не больше, чем в обрывке бумаги, летающем посреди пустынной улицы. Не сказав ни слова, Волчица с золотой шкурой провела меня назад, через две двери, в величественную первую пещеру. Будто целый век прошел с тех пор, как я побывала там в зубах у Кобылы, которая проделала во мне свою дыру.
– Иди, Дочь Звезды. Тебе предстоит хорошо потрудиться.
Знаю, я не должна была этого делать, но не смогла удержаться. Я опустилась на колени и обхватила руками её мощную лохматую шею, зарылась лицом в её запах, запах кедра и влажной скалы, свежевыпавшего снега.
– Ты ведь не знаешь, – прошептала я. – Может быть, новые Звёзды – не просто могильные камни. Может, они и есть Маникарника. Может, они отправились домой.
Лиульфур покачала головой, и по её шерсти побежали маленькие трескучие молнии. Её голос был тихим и мягким:
– Никто не ушел домой. Дыра – всего лишь пустое место. Мы получились случайно, и никто не сжалится над нами.
Волчица-Звезда подалась назад и легонько лизнула меня в щёку, а потом медленно двинулась прочь и исчезла раньше, чем дошла до дальней стены.
Выкарабкавшись в светлеющий мир, я болезненно зажмурилась от первых лучей рассвета и тяжело опустилась на траву, придавленная усталостью, будто каменной стеной.
В нескольких футах от меня стоял Лис и хладнокровно наблюдал.
– Тот, кто заслужил провала, не удостоился его, – фыркнул он. – Тот, кто не заслужил ничего, получил целый мир. Вот он, женщина, мир. Иди к нему, но никогда не рассказывай о том, что здесь случилось. Это запрещено всем, кто обладает языком и может произносить слова. Мы хотим остаться неизвестными; мы выбрали это место, а подаренную силу можно утратить. Не думай, будто знаешь, на что я способен, или что ты мне ровня. Лиульфур отчаялась и состарилась. Наполненная дыра – не пустое место, и мы все были полны света. Ты – воровка и вампирша, и, будь всё по-моему, ты и твои дочери не получили бы ни капли нашей крови.
Солнце, на львиных лапах карабкавшееся вверх над зелёными холмами, осветило его шерсть, шерстинку за шерстинкой, пока он не сделался таким ярким, что стало больно смотреть. И тогда Лис исчез, а там, где он стоял, светило солнце.
Когда полночь укрыла двоих детей, будто синим крылом серафима, мальчик робко положил голову девочке на колени, позволяя её голосу баюкать себя. Он притворился, что не слышит, как у неё перехватывает дыхание, стоит ему пошевелиться, какая лёгкая дрожь появилась в её голосе, точно единственная неверно уложенная нить на вышитом бисером платье.
Но вскоре после того, как его голова коснулась грубой ткани её одеяния, раздался ужасный хруст – звук чьих-то шагов за пределами их маленького укрытия. Девочка издала жуткий высокий крик, точно журавль, в которого угодила серебряная стрела. Мальчик вскочил, выхватил свой жалкий маленький кинжал, намереваясь защищать свою секретную добычу. Но, когда призрачные руки раздвинули сладко пахнущие шипастые ветви, он увидел, что опасность серьёзнее любой Ведьмы или таинственного заклинания.
Перед ним, обрамлённое жасминовыми ветвями, возникло разгневанное лицо сестры, похожее на яростную мандалу[5]. Её глаза были полны обвинений, как свиток в руках судьи.
– Вот ты и попался, мерзкий крысёныш! – торжествующе прокаркала она. – Тебя накажут! Ты с демоницей миловался!