— Петер вне себя от счастья, — заметил Гюнтер Нойердорф, выйдя из-за стола навстречу Курту и протянув руку первым. — Вы герой многих молодых следователей, майстер Гессе, и уже одна только возможность увидеть вас вживую для них сравнима с поездкой в Рим.
— Учитывая состояние курии и обстановку в Риме, похвала сомнительная, майстер Нойердорф, — усмехнулся он, пожав протянутую ладонь. — Не говоря о том, что напрасно служители Конгрегации сходу верят всему, что слышат.
— Предлагаю обойтись без лишней официальности, — предложил обер-инквизитор, указав на табурет подле стола, и уселся на свое место, сдвинув в сторону листы исписанной бумаги. — Так будет проще.
— Согласен, — кивнул Курт, примостившись на довольно узкое и низкое сиденье, и вздохнул: — В таком случае, я не стану ходить вокруг да около и сразу обозначу свой интерес в вашем городе. Здесь был убит inspector из кураторского отделения…
— Он пропал, — многозначительно уточнил обер-инквизитор; Курт отмахнулся:
— Да полно вам, Нойердорф. Вы ведь понимаете, что он не решил прогуляться пешим ходом до соседнего селения и его не вознесли ангелы Господни; также навряд ли он споткнулся на вершине одного из здешних холмов и свалился в канаву. Он убит, и это ясно; не ясно только, кем, по какой причине и каким образом, и именно это я должен выяснить. Сразу оговорюсь, что делать работу curator’ов я не намереваюсь, и их возможные подозрения меня не интересуют. Я не стану лезть в ваши дела, требовать отчета по расследованиям, допрашивать ваших людей и собирать сведения о работе Официума в Бамберге.
— Довольно странное ощущение, — медленно проговорил обер-инквизитор. — De facto нашему отделению предъявили обвинение в халатности, если не в злом умысле; de jure ничего подобного сделано не было, но… Знаете, Гессе, за пять с лишним десятков лет своей жизни я не бывал в таком двусмысленном положении ни разу.
— Понимаю вас, — кивнул он, — и даже лучше, чем вы думаете. Когда-то и я сам попался им под руку; от потери Знака я был ad verbum[15] в шаге. Но я, повторюсь, не намерен облегчать им работу; если у кураторского отделения есть к вам претензии — пусть разбираются с ними самостоятельно. От вас я, однако, жду помощи и всяческого содействия — не для того, чтобы сим доказать вашу верность Конгрегации и собственную безгрешность, а потому что один из нас — убит.
— Такое не прощается, — со вздохом согласился Нойердорф. — Иначе устранение служителей изберут как средство решения проблем многие из тех, кого лишь кара и удерживает от подобных действий… Разумеется, вам будет оказана любая помощь, что в наших силах. Правду сказать, силы эти невелики; точнее, невелики те сведения, что известны мне и прочим служителям Официума — майстер Штаудт не успел толком пообщаться ни со мной или моими людьми, ни, полагаю, с кем-то из горожан. Да и о том, что сумел или не сумел найти, он с нами, ясное дело, особенно не откровенничал.
— Георг Штаудт пробыл здесь два дня, как я понимаю, — уточнил Курт и, увидев молчаливый кивок, продолжил: — Я полагаю, он так же, как и я, пришел к вам, представился, задал какие-то вопросы… интересовался какими-то конкретными расследованиями? Конкретными осужденными, свидетелями? Говорил только с вами или с кем-то из ваших людей тоже?
— Майстер Штаудт явился на встречу со мною на исходе первого дня своего пребывания в Бамберге. Он остановился в небольшом трактирчике в Инзельштадте[16]; после его исчезновения не было найдено никаких странных или не принадлежащих ему вещей, посторонних в его комнате не бывало, с владельцем он не общался… Но если желаете, можете уточнить все это сами, Петер будет рад проводить вас. У меня он попросил несколько протоколов из последних расследований — мне показалось, что совершенно наобум, но утверждать не стану — и из пяти просмотренных дел остановил свое внимание на обвинении магистратского судьи, Иоганна Юниуса.
— Почему вы так решили?
— Майстер Штаудт спросил, как найти его дом, и выразил желание побеседовать со свидетелями и дочерью осужденного.
— Но?.. — поторопил Курт, уловив заминку в голосе обер-инквизитора; тот коротко пожал плечами:
— Свидетелей я ему предоставил, а вот с дочерью вышла неувязка: в день казни судьи она покончила с собой. Повесилась в своей комнате. Больше никаких родственников у покойного не было, дом передан в распоряжение города и сейчас все еще стоит пустой — до сих пор не нашлось желающих купить жилище, в котором жил преступник и произошло самоубийство.
— У них есть на то причины? Было замечено что-то необычное?
— Нет, — устало отмахнулся Нойердорф. — Что вы, Гессе, ничего подобного. Просто страхи. Дом освятили, разумеется, и никаких мятежных душ, бродящих по комнатам, никто не замечал, никаких потусторонних стонов ночами из окон не доносится, но вы же знаете людей…
— А что, собственно, с самим судьей? Вы назвали его преступником, а не малефиком; однако он был арестован вами, и вами же проводилось расследование, ведь так?
Нойердорф поджал сухие губы, на мгновение опустив взгляд на свои сцепленные замком руки, лежащие на столе, и со вздохом выговорил:
— Даже не знаю, как вам это объяснить, Гессе…
— Лучше всего — как оно было на самом деле, — вскользь улыбнулся Курт, и собеседник поднял глаза, ответив ему гримасой, мало похожей даже на кривую усмешку.
— Такое происходит часто, — пояснил Нойердорф, помедлив. — Расследование начинается нами, мы доводим его до конца, а в итоге выясняется, что никакой малефиции не было, зато имело место обыденное преступление. Видите ли, Гессе, бамбергский магистрат исполняет возложенные на него обязанности прилежно, блюдя интересы города и горожан, однако есть сферы, где не действенны умения вовремя договориться, правильно рассчитать или верно рассудить. Дознавателей у магистрата попросту нет. Некогда был один — мой ровесник, упокой, Господи, его душу… Но вот уж лет пять как преступления, совершаемые в Бамберге, расследуются попросту магистратскими судьями и канцлером при содействии самих горожан. Думаю, вы сами можете себе вообразить, как это происходит и какова доля ошибок…
— Словом, магистрат попросту сел вам на шею, — подытожил Курт, — и все более-менее сложные случаи перекладывает на Официум. Знакомо. Во времена моей службы в Кельне ситуация была схожей.
— Вот видите, — развел руками Нойердорф. — Вы ведь сами понимаете, мы не можем сказать, что это не наше дело, и тем успокоиться: все же речь идет о людских судьбах, а порой и жизнях… В случае с судьей Юниусом расследование показало, что он был виновен — за крупную взятку покрыл отравление свидетельницы; а вот этой зимой — напротив, был обвинен в краже церковной утвари парень, который оказался невиновным. И выяснили это, опять же, мы, и не вмешайся тогда Официум — идти бы ему на виселицу.
