«Надо бы как-то в зал пробраться», — подумал Сергей, разглядывая фра Гвидо, неспешно восходящего по мраморным ступеням. Встретивший его, как подобает, у входа, майордом склонился, чтобы принять благословение. Лис протиснулся ко входу в зал, прикидывая, можно ли незаметно проскользнуть мимо стражи и где спрятаться, оказавшись внутри переговорной комнаты.
Охрана у входных дверей стояла плечом к плечу, разомкнувшись лишь для того, чтобы пропустить его преосвященство, но готовая вновь сплотить ряды перед всеми прочими. Да и в тронном зале укрыться особо негде. Зал был пуст, лишь строго посредине, сдвинутый с привычного места, стоял роскошный золотой трон, а чуть ближе к двери располагалось не менее сверкающее, изукрашенное затейливой резьбой курульное кресло для легата.
Лис когда-то слышал от Камдила, что в таких переговорах всякая мелочь имеет значение и подготовка встречи на высшем уровне сама по себе требует немалого искусства.
«Легат здесь представляет святейшего Папу, — стал бы объяснять напарник, — соответственно, ему должен быть оказан наивысший почет. В то же время, это не сам понтифик, а персона рангом пониже, и потому может претендовать лишь на такое кресло. К слову, честь тоже немалая. Первое золоченое курульное кресло было у Цезаря в римском сенате. Трон почитался сиденьем более высокого ранга, и царствующий монарх в разговоре на равных должен был восседать именно на нем. Но, чтобы соблюсти церемониал, идти к трону от входа в зал надо немного дальше, чем к креслу его высокопреосвященства». Идиотские, по мнению Лиса, условности. Однако, что ни говори, именно эти мелочи, по сути, правили миром, и нарушение согласованного ритуала было бы оценено как смертельное оскорбление.
Кардинал Бассотури прошествовал мимо Сергея, совсем рядом прошелестев алой шелковой мантией и распространив вокруг аромат розового масла. Лис ухитрился глянуть через плечо стражника: с противоположной стороны в зал входил Дагоберт, чуть позади ступала его мать.
«Ну все, запустили ребенка с женщиной в вольер к кардиналу. Вот же ж беда! Во всем дворце не нашлось другой кухарки временно поуправлять государством. Сейчас разгневанная Гизелла устроит им раздачу слонов и материализацию духов…»
Стража почтительно закрыла двери.
«Может, минут через десять устроить смену караула? — прикинул Сергей. — В конце концов, я тут кто? Почти что полководец, без малого архистратиг. Придерусь, что на ламиллярах[5] шнурки неглаженые».
Он перехватил взгляд майордома. Тот задумчиво смотрел на закрытую дверь, точно силился проглядеть ее насквозь.
— О, Пип, старый приятель! — стремглав бросился к нему Сергей. — Можно я буду звать тебя Пип? А то Пипин звучит как-то слишком официально.
Вельможа поморщился и отстранился. В другое время он бы велел обезглавить наглеца, но другое время безвозвратно кануло в прошлое. Теперь за хитроумным чужестранцем стояли заполнявшие двор бароны. Да и Гизелла смотрела на него, как на опору трона.
— Мои приветствия, мастер Рейнар, — буркнул он.
— Пип, да шо ты такой квелый? Не выспался, что ли?
— Прошу вас не шуметь! Здесь проходят важные переговоры.
— Ой, да ладно! Все, о чем можно всерьез договориться, можно обговорить и на привале под телегой, и в лесу под деревом, тебе ли не знать? Это все — надувание щек и распушение хвоста. Пип, я что хотел спросить. — Лису послышался зубовный скрежет. — Ты, случайно, не знаешь в Париже хорошего ювелира? Я тут по случаю одну штучку раздобыл. — Сергей выдернул из поясной сумы медальон ночного вора и стал раскачивать его перед глазами майордома, точно гипнотизируя. Тот непроизвольно напрягся. Глаза его метнулись влево, вправо, затем сосредоточились на поблескивающем камне.
«Так я и думал, — прокомментировал Лис, — предмет, несомненно, знакомый».
— Я представлю вам придворного ювелира, — выдавил Пипин. — А сейчас прошу не мешать.
Взгляд Дагоберта был долгим и пристальным. Не прошло и получаса, как мать, чуть не рыдая, заклинала его заключить папского легата под стражу и допросить, требуя выдать сообщников. Она убеждала, что наилучший выход — обнажить меч против Рима, вступить в союз с такими же, как он сам, созданиями драконьего рода — абарами. Ее слова звучали чрезвычайно убедительно, но Дагоберт не придал им особого значения. Да и вообще, мало чьи слова трогали его холодный, очень быстрый разум. Пожалуй, лишь отец, могучий крылатый дракон, говорил с ним на одном языке и понимал с полуслова.
Коротко и сухо приветствовав разодетого кардинала, молодой монарх сел. Вернее, если быть точными, водрузил себя на трон. В эту минуту легат вдруг понял, что придется иметь дело не с мальчишкой, волею судеб заброшенным на отцовский престол, а с настоящим властителем, которого жизни не поучишь и своей воле не подчинишь.
— Его святейшество Папа Стефан II… — начал прелат.
— Прежде всего, я жду объяснений по поводу сегодняшней ночи! — перебил его Дагоберт.
— Ни я, и никто из моих людей не виновны в происшедшем! — возмутился посланец святейшего престола. — Мне нечего объяснять.
— Это не так. Вы передавали моей дорогой матушке вот эту книгу?
Он хлопнул в ладоши. Слуга, ждавший за дверью, внес увесистый фолиант, сверкающий золотом и самоцветными каменьями.
— Я велел своему личному секретарю подобрать достойный подарок, — уклончиво ответил фра Гвидо.
Кесарь смерил его долгим недобрым взглядом.
— Человек, принесший от вас этот дар, ночью убил троих стражников и совершил деяния, заставляющие обвинить его в злокозненном чародействе. Бойтесь данайцев, дары приносящих. Возможно, лишь храбрость моих людей предотвратила злодеяние еще худшее. Вы утверждаете, монсеньор, что вор и душегуб, прокравшийся во дворец, не ваш человек?
— Я не знаю его! — скороговоркой выпалил легат. — И он конечно же не входит в число моих приближенных и слуг.
— Это всего лишь словесная игра, — поморщился Дагоберт. — Этот человек был опознан как один из тех, кто сопровождал вашу свиту. Если вы прибыли в Париж, чтобы добиться совместных действий против общего врага, я вправе рассчитывать, что мне не нанесут удара в спину. И, согласитесь, бессмысленно говорить о победе над далеким врагом, покуда не побеждены враги ближние.
Кардинал Бассотури глядел на юное лицо монарха. Ему отчего-то вовсе не мягко сиделось в удобном курульном кресле, словно пух, которым была набита подушка, лежавшая под его седалищем, обратился в острые колючки.
— Я… Я готов поклясться на Библии, что не причастен к этому коварному злодеянию, и, уж конечно, святейший Папа Стефан Второй…
