Когда нас с Шоном по приказу отца стали учить верховой езде — нам было года четыре, не больше — в дворцовой конюшне служил старый конюший.
Вот он и научил нас простым житейским мудростям. Теперь я понимаю, что все происходило по приказу отца, но тогда нам было удивительно интересно убегать из дворца и жить в лесу. К двенадцати годам мы с Шоном уже знали, что в лесу не пропадем. Мы ходили на рыбалку, отслеживали следы зверей, искали яйца птиц в гнездах. Мы научились ставить силки, строить шалаши из камыша и спать зимой в лесу. Дед Наум научил нас пить свежую оленью кровь, есть строганину, жарить змей на углях. Кстати, змеи съедобные все, кроме морских. Мы ловили крабов и собирали мидии на скалах в море, готовили салат из крапивы, одуванчиков и дикого чеснока. Дед учил нас, и всегда приговаривал.
— Не думайте, что королевским детям это не пригодится. Нужно все знать и уметь. Жизнь иногда может так повернуться, что ой-ой-ой! Учитесь детки, вдруг вам это однажды спасет жизнь.
И отправлял нас купаться в проруби. Вот и пригодилась мне твоя наука, старый конюх.
Жаль, что своим детям я не уделял достаточно внимания. Все время занят был, а дети незаметно выросли, и оказалось, что я опоздал на целую жизнь.
И сижу здесь теперь один, как дурак, с удочкой. И времени у меня теперь навалом, вот только дети далеко и не со мной.
О, клюёт! Я подскочил с поваленного дерева, на котором сидел, и в этот момент удочка с такой силой рванулась из рук, что я свалился в воду. Хорошо, что там было по грудь. Я намотал леску на руку и начал подтягивать рыбу. Осетр, рвался с лески, натянув ее до предела. Перчатка на правой руке треснула, когда осетр дернул особенно сильно. Я тянул рыбину и боялся поскользнуться на илистом дне. Наконец я отвел правую руку с леской вверх и, дотянувшись, схватил осетра за жабры. Рыба билась в руках, я вышел на берег, положил ее на песок и, найдя круглый камень, несколько раз стукнул ее по голове. Она сразу успокоилась, и я с облегчением плюхнулся рядом. На ветру в мокрой одежде стало прохладно. Пора домой. Я срезал и заострил крепкую ветку, воткнул ее в рыбью голову, закинул ветку на плечо, и так, с уловом за спиной, стал подниматься вверх по склону. Свалив осетра на кухонный стол, решил переодеться. Скептически посмотрел на то, что я с себя снял — все в мокрых разводах, в песке и зеленой ряске. Придется стирать, а этого-то я как раз и не умею.
Разделав рыбу, я отложил кусок на уху, промыл и засолил икру, а остальное отнес в подвал. Отмыв себя, стол и кухню от рыбы, я вспомнил о силках, расставленных на рассвете.
Уже на подходе к силкам услышал стон. Подбежал и увидел, в одном из силков волка, попавшего задней лапой в петлю, и теперь наполовину висящего в воздухе. Глаза, наполненные болью, кровь течет из рассеченной ниткой лапы.
Я с опаской подошел и услышал шепот: «Помоги». Оборотень, причем совсем молоденький, еще щенок.
— Сейчас, только не кусайся! — я достал нож из сапога и перерезал леску. Волчонок упал и дернулся, пытаясь встать.
— Стой, не двигайся!
Леска впилась настолько глубоко, что передавила кожу и кровь текла ручьём. Надеюсь, что связки целы. Я снял рубашку и замотал ему лапу. Взял на руки теряющего сознание волка и поспешил домой. Щенок оказался очень легким, как полугодовалая собака, да еще и очень худым.
Забежал на кухню, положил его на стол, где еще совсем недавно разделывал рыбу. Достал чистое полотенце, разжег плиту и поставил чайник. Сунул тонкий нож в огонь, прокалить. Хорошо, что волк без сознания. Пришлось повозиться, подцепить и перерезать леску мне удалось только с третьей попытки.
Я промыл рану водой, очистил от попавшей туда грязи и шерсти, нашел нитки с иголкой, кинул их в кипяток, а потом только вспомнил, что в подвале у меня есть бренди. Пришлось бежать вниз и набрать в кружку — схватил первое, что попалось на глаза.
Еще раз промыл, уже алкоголем, и зашил кожу. Кровь уже не текла, все-таки у оборотней регенерация лучше, чем у людей. Намазав шов заживляющей мазью, обернул полотенцем и отнес волчонка на ковер у камина. Он уже очнулся и тихонько скулил. Я принес ему воды и поддерживал, пока он лакал воду. Напившись, щенок вытянулся на ковре. Я почесал его между ушами.
— Спи, глупыш, а я пока пойду, приготовлю нам ужин. Только не вставай, хорошо?
Я сварил уху, положил кусок рыбы в миску, размял ложкой и поставил на окно остывать. Не думаю, что мой пациент сейчас в состоянии обернуться в человека, а собакам горячее нельзя. На всякий случай я пожарил еще два куска рыбы и достал последнюю лепешку из тех, что дала Марфа.
Щенок спал, но сразу поднял голову, когда услышал мои шаги. Я размотал полотенце, и осмотрел рану. Совсем не плохо.
— Обернуться можешь? — отрицательное покачивание головой, — Ну, тогда я отнесу тебя на кухню.
Волчонок вылизал миску и посмотрел на меня все еще голодными глазами.
— Еще не наелся?
Я сел на корточки и протянул ему кусок лепешки с сыром. Он с такой скоростью клацнул зубами, выхватывая еду из моих пальцев, что я непроизвольно одернул руку.
— Эй, осторожнее, не покалечь меня, я и так достаточно покалечен. — Виноватым взглядом щенок, уже успевший проглотить хлеб, посмотрел мне в лицо. Повязку с глаза я снял еще вчера, подъезжая к дому.
— Я знаю, тебе мясо нужно, извини, но вместо кролика я сегодня поймал тебя. А ты не вкусный. У меня еще есть жареная рыба, будешь? Только подожди, я косточки вытащу, собакам их есть нельзя, — щенок зарычал. — Хорошо, хорошо, не совсем собака!
Мы доели рыбу, выпили воды и волчонок вопросительно посмотрел на меня, а потом на дверь.
— Тебе на улицу нужно? Давай, отнесу. Только не вздумай убегать, нитки из шва ты сам не вытащишь. А если хочешь, оставайся со мной. Я тут один. Хотя, что это я? Может у тебя есть куда идти? Тебя родители, наверное, ищут?
Волк на секунду высунул морду из куста и помотал головой.
— Нет? Ну, тогда оставайся.
— Угу, — с трудом прорычал щенок, все-таки волчья глотка не приспособлена для речи и давалась ему с трудом. Поджимая больную лапу, щенок похромал к дому.
Возле лестницы я подхватил его на руки и отнес во вторую спальню. Зверь смешно залез под одеяло, хвост остался на подушке, покрутился с одеялом вместе, устраивая поудобнее больную лапу, вздохнул тяжко-тяжко и заснул.
Я отправился во двор за дровами, утром плиту разжигать, да и камин можно разжечь, ночи уже прохладные.
Камин разгорелся легко, тяга хорошая, и я приоткрыл дверь к волчонку в спальню, чтобы ему было теплее. На кровати лежал мальчик лет десяти, худой и очень грязный, ногами на подушке, голова на самом краю постели, длинные волосы непонятного цвета свешивались вниз, почти доставая до пола. Я подвинул его к центру, укрыл, стараясь не думать о том, что завтра мне еще и простыни стирать придется. И щенка купать. Мальчишка подергал во сне ногой и что-то проскулил. Ему явно снился волчий сон.
