Впрочем, надо отметить, что за последние двести лет на троне сменилось пять императоров — долгий жизненный срок им не помог. Все они умерли по разным причинам, один из пятерых отрекся от престола, и теперь жил в монастыре, специально для него построенном, а его сын царствовал ныне. Надо сказать, он был уже в годах, за двести семьдесят, по меркам рода почти конец жизни, мало кто из представителей Династии переступал порог трехсотлетия. Так уж получилось, что вступил он на престол, того не ожидая. Отец его принял корону после своего брата, не имевшего наследников мужского пола, но почти сразу отрекся. Самое неожиданное состояло в том, что отец был старше сына всего на пятнадцать лет, и неизвестно было, кто из двоих скончается раньше, поскольку пятнадцать лет при среднем жизненном сроке в триста — незначительная разница.
Старый советник стоял у окна, рассматривал мельтешащую внизу разноцветную толпу — даже на площади перед магистратом умудрялись чем-то торговать — и в который раз для самого себя пытался решить самую главную проблему Династии, которая чем дальше, тем больше тревожила и знать, и людей императора. Кто будет править после нынешнего государя, если он, как и его дядя, за двести семьдесят лет не сумел обзавестись наследником? Кому предложить корону после его смерти?
Сидевший в кресле у стола новоназначенный наместник Северной Старицы, отпрыск знатного и богатого рода Хабель, думал о том же. Они долго молчали, и постепенно наместник отвлекся, принялся размышлять о Беане, о ее рынках. А еще о том, что где-то искать деньги на строительство Северного Тракта, который был начат пятьдесят лет назад, да брошен, наверняка придется ему самому, чтоб его Северная Старица не оставалась захолустной областью, куда только зимой и можно добраться. Во вверенных ему землях наместник, если не нарушал законов, установленных императором, был полновластным владыкой, самым высокопоставленным, самым могущественным, и от развития края, от его значения во всех смыслах зависело и его влияние.
— Если у его величества не появится наследник, нас ждет междувластие, — сказал советник, и Эрденхарт Хабель вздрогнул. Незаметно, впрочем, потому что владеть собой должен уметь каждый знатный человек, делающий карьеру при дворе.
— Думаю, это будет не так уж плохо, — рискнул заметить он. — Лучше избранный сильный государь, чем слабая случайность. Кто из последних оставшихся в живых отпрысков Династии может похвастаться настоящим даром правителя?
Отвернувшись от окна, советник смотрел на Эрденхарта с таким настораживающе отстраненным интересом, что легко можно было заподозрить в нем провокатора. Но наместник просто знал, что его друг не провокатор, и потому ни на миг не потерял присутствия духа.
— Ты был бы прав, если бы нового правителя избирал совет знати.
— Почему же нет? — удивился тот. — Кому еще?
— Ты слишком молод и не знаешь обычаев, древних, но действующих.
— Ты о чем?
— О том, что, если у императора не будет детей, хотя бы дочери, судьба Империи окажется в руках Храма.
Советник (а звали его Лео дома Тайрвин, но об этом знали далеко не все, привыкли именовать советником и за глаза, и в глаза) по женской линии вел свой род от Династии, жил он на свете уже двести восемьдесят лет, хорошо помнил катастрофу, и ко всем тем, кто пришел в мир уже после перенесения столицы в Беану, относился как к молодежи. А ведь большинство их уже упокоилось в земле, семьи похоронили и детей их, и внуков, и правнуков, а Лео все жил, и сам себе теперь казался таким древним, какими могут быть только скалы. Но это только внутреннее ощущение, поскольку ни сила, ни уверенность не покинули его тело, он похоронил уже семь жен и недавно женился на юной красавице из молодого, незнатного рода, пленившей его своей красотой и свежестью. Скоро ждал появления на свет ребенка. Даже одновременно три пылкие любовницы не могли утомить Лео, в опочивальне он был юн, как двести пятьдесят лет назад. Воинские упражнения, которыми советник никогда не пренебрегал, лучше всего говорили ему, что он силен и что смерть еще далека. Но все-таки. Память отягощали годы и годы, километры воспоминаний и приобретенный опыт. Выглядел Лео лет на пятьдесят, был черноволос, как любой южанин, но зато светлокож. В маму-северянку.
По сравнению с ним Эрденхарт был неприлично молод, едва двадцати пяти лет от роду, красив, богат и беззаботен, он мало знал, мало помнил, и для него Белый Лотос являлся скорее легендой, уже полузабытым преданием, а настоящее — это Империя, разорванная на две части Пустошью — бесполезной и опасной.
И он не знал, конечно, что было принято в старой Империи, когда прерывалась Династия, он никогда не слышал ни о чем подобном, потому что нынешней Династии уже перевалило за пятьсот лет.
— Так кто будет решать? — Он слегка подался в кресле.
— Первосвященник.
— Не может быть!
— Но так оно и есть. Так и есть. — Советник отошел от окна и присел во второе кресло.
— И как же он выбирает?
— Никто этого не знает. Но факт остается фактом — если его величество умрет, не оставив потомства, по закону власть окажется в руках Храма.
Они помолчали, после чего Эрденхарт, весьма набожный с детства — не столько привык, сколько это было ему по характеру — осторожно спросил:
— Ты считаешь, что, если первосвященник будет выбирать, он выберет по своему вкусу, а не по велению своего бога?
Лео отмахнулся.
— Сколько живу, а богов ни разу не видел и не ощущал. Все это глупости, Эрденхарт. Политика всегда и везде делается в соответствии с определенными соображениями, а не по велению бога. И я не могу даже предположить, кого захочет назвать Храм. Ну, должно быть, того, от кого они смогут ожидать побольше благ. Или того, кем смогут управлять. Может, тебя?
Он усмехнулся, когда его молодой собеседник залился смехом.
— Я так и понял, что ты несерьезно, — сказал тот, отсмеявшись.
— Нет. Я совершенно серьезно. По крайней мере во всем, что не касалось тебя.
Тихонько поскреблись в дверь и сразу же вошли, не дожидаясь разрешения. Эрденхарт встал навстречу вошедшему, то ли из вежливости, то ли от нетерпения. Все-таки многое было в нем от мальчишки.
— Вален, где ты пропадаешь? Мне скоро отправляться, я уж решил, что не сумею с тобой поговорить.
Вален Рутао Седьмой смерил взглядом молодого Хабеля, его изящный походный костюм цвета темной листвы, высокие сапоги, покосился на брошенный поверх спинки кресла плащ, отделанный золотом, и демонстративно оправил свою, запыленную и простую.
— Да ты франт. Что же касается меня, то я буквально только-только с седла. Уж как успел.
