Андрей Смирнов - Власть волшебства

Сознание возвращалось медленно, как бы собираясь из крупиц, которые накапливались со временем, а затем, достигая некой критической массы, переходили в новую, более высокую форму самоорганизации. Строго говоря, беспамятство возвращению сознания вовсе не предшествовало — Дэвид как-то воспринимал окружающий мир, но это восприятие было начисто лишено рефлексии, самосознания: он целиком жил теми впечатлениями, которые имел, не имея никакого «я», отдельного от них. Так смотрят на мир животные и дети: нет «я», есть лишь переживание, обладающее безусловной реальностью. То, что переживал Дэвид в эти часы — а может быть, минуты или дни — описать не так-то просто, поскольку переживания, которые он имел, вряд ли могли принадлежать человеку В чем-то это было подобно удивительному сну, совершенно лишенному предметов, а также привычных измерений пространства и времени; этот сон содержал в себе смысл, который невозможно выразить средствами человеческого языка. Но Дэвид пробуждался. Аморфное, расплывчатое сознание приобретало форму — вернее сказать, возвращалось в ту форму, в которой оно находилось прежде инициации в Храме. Словно кто-то выплеснул воду из кувшина, в котором она содержалась, и эта вода разлилась и превратилась в целое море, и вот теперь «море» собиралось обратно в сосуд. Прошли часы, прежде чем перемещение потоков света остановилось и поблекла та неописуемая реальность, которую созерцал Дэвид; мир вещей выступил вперед, являя себя взгляду человека. Потом вернулись звуки и запахи. Разговаривали какие-то люди — он не прислушивался к тому, что они говорят. Возникла чья-то тень, лицо, кто-то посмотрел на него сверху. Дэвид ощутил поток воздуха, когда человек отошел, и понял, что лежит в каком-то большом помещении; он — все еще он, и пора бы уже, кажется, начать двигаться и что-то делать...

Прошло еще некоторое время, прежде чем он смог сесть: после пережитого было очень непросто отождествить себя со своим телом. Он как будто бы забыл, как пользоваться руками и ногами, как говорить и поворачивать голову. Эти навыки возвращались, но не сразу; сев на кровати, он терпеливо ждал, пока восстановится все. В помещении имелось два ряда кроватей, часть из них была занята. Присутствовали все члены той учебной группы, в которую входил Дэвид Брендом — точнее, ему показалось поначалу, что все, но позже выяснилось, что двоих не хватает: Сабройд Рутван и Кейд кен Ниир не пережили инициацию. Некоторые ученики уже пришли в себя и разгуливали по помещению, негромко переговариваясь, души других по-прежнему пребывали в тех удивительных пространствах, в которые их выбросило принятое Имя, третьи, как и Дэвид, находились в процессе возвращения в обычный мир.

Он встал и сделал несколько шагов, ответил на чье-то приветствие, совершил несколько круговых движений руками, разминая мышцы. Все было так же, как раньше... почти так же.

Когда он подумал о прошедшей инициации, пришло ощущение Имени. Имя притаилось в нем, как зажженный, но закрытый светильник, как стремительная и свободная птица, отдыхающая от полета. Он чувствовал Имя почти так же, как ощущал какую-либо часть своего тела — оно было здесь, с ним, было частью его существа, но до тех пор, пока он не фиксировал на нем хотя бы толику своего внимания, оставалось незамечаемым и неосознаваемым. Имя служило ключом и условием для огромного множества новых ощущений, как только внимание Дэвида коснулось его, оно показало ему огромный мир — тот прекрасный нечеловеческий мир, который он так долго покидал, когда его сознание по капле перетекало в обычное состояние. Реальность приобрела еще одно измерение — и это измерение было стихией, к которой относилось Имя. Мир вещей, доступный глазам, реальность «обычных» энергий, доступная вижкаду — все это показалось ему теперь лишь маской, неким поверхностным слоем, скрывающим реальность бесконечного торжества и сияющего великолепия. И тогда он понял, что никогда не жил по-настоящему, что его предыдущее существование было какой-то игрой, фарсом, копанием в грязи у подножия сверкающей пирамиды. В той, прошлой жизни, не было ничего подлинного — да и не могло быть, потому что он был слеп и болен... сейчас же, ему казалось, он прозрел и начал выздоравливать. В прошлом не было ничего подлинного, кроме, может быть, Идэль — сейчас она казалась Дэвиду единственным настоящим отблеском того безграничного счастья, которое, как он видел, переполняло все и вся — единственным отблеском, что был доступен ему прежде. Прежде ему мнилось, что любовь — это то, что соединяет двоих, но теперь оказалось, что он знал лишь кусочек любви, на самом же деле у нее не было границ и она была всё во всем.

Прошло еще какое-то время, и он стал видеть других — прежде всего, учеников, которые, как и Дэвид, были теперь открыты Свету и жили в нем. Они тоже имели «новое измерение», присутствуя одновременно и там, в зале, и здесь, в царстве неописуемой славы. Были и другие существа, более или менее могущественные — одни проходили мимо Дэвида, не замечая его или не обращая на него внимания, другие наблюдали за учениками. Здесь были и ангелы, совсем рядом... Не было слов, но было понимание — намного более глубокое и полное, чем то, что доступно людям. Дэвид ощутил расположение — поток свежести, аромат улыбки, мелодию дружелюбия — со стороны некоторых ангелов, заметивших его взгляд. Они смотрели и улыбались так, как будто бы знали Дэвида давно, с самого его рождения... И, может быть, так оно и было. Он не осознавал этого блистающего мира, но был его частью; создания, о существовании которых прежде он и понятия не имел, заботились о нем так же, как родители заботятся о младенце.

Он рассматривал этот странный новый мир, перемещался по нему, одновременно перемещаясь по залу с кроватями. Он существовал сразу и там и тут, там — лишь какой-то небольшой частью себя, и при этом он понимал, что мог бы наверное, вовсе уйти из человеческого мира, перестать присутствовать в мире людей в качестве существа, имеющего физическое тело — но не делал этого, потому что человеческий мир оставался пока единственной привязкой, связью между тем Дэвидом, который жил раньше и тем Дэвидом, который начинал жить сейчас; человеческий мир служил точкой опоры, единственным известным ориентиром. Все остальное было неизвестным — реальность «магического пласта», усложненная тем новым измерением, которое открылось благодаря Имени, выглядела совершенно иначе. Более того, назвать «пластом» ее можно было лишь условно — на деле этот пласт дробился на множество слоев и подуровней, замкнутых пространств, которые, как пузыри, помещались в больших пространствах, накладывались друг на друга и пересекались, не теряя при этом своей целостности... Дэвид заговорил с другими учениками — они пребывали в такой же растерянности, как и он, также пытались освоиться в новом мире, как-то соотнести его с тем, что было известно прежде... Состояние некоторых было близко к шоку: уроженцы Темных Земель, привыкшие жить по принципу «ешь других, или сожрут тебя», они не могли и представить, что понятия добра, блага, справедливости имеют вполне объективный характер. Но здесь, в мирах Света, дело обстояло именно так.