— У тебя два часа на размышление… Я хочу сделать Рянку округом без ведьм. Это сложно — но мне поможешь ты…
Губы ведьмы расползлись к ушам.
— …или не поможешь, — невозмутимо продолжил Клавдий, — и у палача не будет повода для сомнений.
Щит-ведьма молчала. Под мятым пиджаком Клавдию померещились очертания сосков; он сжал зубы:
— Мы поедем в Рянку. И ты передашь в мои руки все эти тоненькие ниточки… не дергайся. Ты это сделаешь или кто-то другой… Кто-нибудь да сделает.
Он вскинул руку, показывая, что допрос окончен. Уводимая Магда хотела что-то сказать — но не сказала, только глаза ее на мгновение сделались узкими, как бойницы осажденной крепости.
— Номер семьсот двенадцатый, Магда Ревер, — сказал Клавдий в пространство. — Режим содержания жесткий.
Два часа, отведенные ей на размышление, щит-ведьма Магда Ревер проведет в стационарных колодках, в одиночной камере, где в каждую стену вмурован знак зеркала. На узком пятачке, где даже помыслы отражаются от стен и возвращаются, десятикратно усиленные, к своему источнику…
Если Магда хочет выжить, ей придется думать о приятном. Клавдий криво усмехнулся.
При мысли о кураторе округа Рянка его усмешка сделалась злорадной; теперь он, по крайней мере, знает, что сказать человеку, просидевшему в его приемной много долгих неприятных часов. Теперь он знает, чего ради унизил рянкского коллегу — не из врожденной гнусности характера и даже не в отместку за былые интриги; поимка щит-ведьмы принесла бы рянчанину заслуженные лавры, если бы произошла перед эпидемией, а не во время нее. Теперь бедняга-куратор не дождется похвал…
Клавдий подавил в себе желание курить. Передернулся, вспомнив сладострастно набухшие груди Магды Ревер; сжал зубы и поклялся себе доработаться сегодня до потери сознания. Так, чтобы вообще ничего не хотелось. Как мертвецу.
— Дальше, — сказал он глухо. — Следующая.
Протяжный скрип несмазываемых петель. Вошедшая женщина, свободная, без колодок, зашипела сквозь зубы и осела на руки стражников.
Обыкновенная рабочая ведьма. Средняя по многим показателям; непонятно, почему ее выделили из прочих задержанных и доставили к нему на допрос. Хотя с «колодцем» тут явно не все в порядке. Странный какой-то колодец.
— Поднимайся, — сказал он негромко.
Стражникам приходилось удерживать ее. Она безвольно висела на их руках; защитных сил у нее хватало только на то, чтобы не лишиться сознания.
— Давай не будем воевать, — он чуть поправил капюшон, удобнее устанавливая прорези для глаз. — У тебя нет для этого сил, у меня нет желания… В Рянке — что? «Удар» или «сеточка»?
— Не знаю, — прохрипела она с ненавистью, и в качестве наказания за ложь он ввинтился в ее взгляд и замерял «колодец».
Ведьма закричала, не в силах выносить боль; Клавдий стиснул зубы. Семьдесят четыре. У серенькой, обыкновенной рабочей ведьмы… Нечто похожее испытывает огородник, на чьем участке изловили медведку величиной с королевского пуделя.
Женщина замолкла, погрузившись в глубокий обморок. Клавдий покосился в протокол предварительных допросов. Ксана Утопка, по профессии — учитель начальной школы.
Закрыв глаза, он в мельчайших подробностях вообразил себе рянкского куратора. Мысленно взял его за грудки, встряхнул…
А ведь придется ехать в Рянку. Туда, где не сегодня-завтра во множестве запылают костры самосудов. Пожирающие не щит-ведьм и не воин-ведьм, и даже не рабочих ведьм — а просто глупых неинициированных девчонок, вроде той, рыжей, похожей на лисичку…
— Номер семьсот девятый, — сказал он в темноту. — Ксана Утопка, режим содержания — нейтральный… И быстренько врача.
Открылась и закрылась скрипучая дверь.
Следующая ведьма вошла в камеру с гордо поднятой головой, и Клавдий узнал ее. «Это еще начало! Это только начало, вы увидите!..»
— Привет, кликуша, — бросил он сквозь зубы.
Девчонке было лет пятнадцать. Присутствие Клавдия тяготило ее — но не более; ее внутренней защите позавидовал бы тяжелый танк.
— Привет, палач, — отозвалась она невозмутимо. — Поленцев припас?
— Припас, — ласково успокоил Клавдий. — Так что же, говоришь, это только начало?
Девчонка оскалилась:
— Сам увидишь.
Она была флаг-ведьма. Эти фанатичны до безумия, и, что самое неприятное, владеют основами предвидения. Эдакие истеричные вещуньи, прикрывающие кликушеством холодный расчетливый ум.
— Ты совершеннолетняя? — спросил Клавдий раздумчиво.
— Нет, — сообщила девчонка беспечно. — Мне нет восемнадцати… Согласно своду законов о ведьмах несовершеннолетние особи не подлежат допросу с пристрастием, ровно как и всем видам казней… Ага?
— Ага, — кивнул Клавдий и поймал ее взгляд.
Секундная пауза; девчонка резко побледнела, но боли не выдала. Клавдий отпустил ее — и устало откинулся на спинку кресла.
«Уровень колодца» — семьдесят шесть и пять. Либо куратору округа Рянка следует выдать премию за отлов трех самых сильных ведьм в стране, либо…
Либо в Рянке с недавних пор родятся эдакие ведьмачие монстры. Как грибы. На ровном месте.
Клавдий прикрыл глаза. Курить хотелось невыносимо.
Флаг-ведьма. Предчувствия, предсказания, потаенные надежды и страхи…
— Никаких допросов с пристрастием, — сказал он сквозь зубы.
Его правая рука вытянулась по направлению к собеседнице, так, что кончики напряженных пальцев оказались на уровне ее зеленых нагловатых глаз. У флаг-ведьм есть преступная слабость — они слишком любят прорицать.
— Убе… рите! — выдохнула девчонка; пальцы Клавдия сжались.
…Вряд ли она сказала бы что-нибудь даже под пыткой; однако пророчества лезли из нее сами, и она не могла, да и не слишком хотела удерживать этот сумбурный мутноватый поток. Зеленые глаза вдохновенно горели:
— Она… идет! Она уже идет, она… — неразборчивое бормотание. — Она возьмет нас к себе, и… — бессвязные выкрики. Блаженная улыбка.
Клавдий скосил глаза в ящик стола — да, диктофон работал. Он возьмет этот текст на заметку — кое-что может оказаться интересным, хотя теперешний, сиюминутный смысл предсказания таится, без сомнения, в одной только фразе:
— Одница! — выкрикивала девчонка, запрокидывая голову. — Округ Одница, да, да, да!
Слово «Одница» для множества людей звучало как музыка. Округ-курорт, приманка для туристов всего мира, бесконечные полосы пляжей, красивая жизнь, священная мечта, вынашиваемая долгие месяцы осени и зимы, деньги, откладываемые и припасаемые специально «на Одницу», для Одницы и во имя ее…
