- Все хорошо, Кармайкл. - Я заставила себя улыбнуться. - Идем спать, завтра я разбужу тебя с утра пораньше. Мне есть что тебе показать.
Он кивнул и побрел обратно в спальню, а я задержалась, чтобы восстановить разбитое окно, успев заметить послание от короля Самайна, выложенное на полу из осколков цветного стекла.
Одно- единственное слово из острых кроваво-красных кусочков.
«Жду».
Кажется, завтрашний день будет донельзя богат на события…
Всем хороша Осенняя роща - и обилием плодов и поздних ягод, и буйными красками, расцветившими кроны деревьев, и небом, то свинцовыми тучами нависающим над головой, то прозрачно-синим, подобно высокому хрустальному куполу. Люди верят, что так оно и есть, что небо твердое, а звезды - это слезы ангелов, рассыпанные по темному бархату небесного свода. Но бывают дни, когда осенний Холм кажется мне тесным и надоевшим, когда от яркой палитры красок рябит в глазах, и хочется держать в руках не пышные лилово-белые или же багряные георгины, а нежные, хрупкие ландыши или ирисы. Хочется пройтись не по золотому полю, где тяжелые колосья сгибаются к самой земле, а по светло-зеленому травяному морю, которое колышется даже от самого легкого и нежного порыва знойного летнего ветра.
И поднимается из глубины души какая-то странная, чуждая, непонятная тоска не то по чуду, не то по свободе. Тоска цвета грозового неба, цвета пролитой крови.
Тоска цвета аметиста…
Иногда я завидую людям, завидую тому, как умудряются они прожить свой недолгий век, сгибая натруженную спину под палящим солнцем или прячась от ледяной метели в канун Йоля. Живут ярко, с необъяснимой искоркой веры во что-то чудесное, что-то невероятное, и умирают они по-разному, но каждая смерть - это тоже своего рода маленькое чудо. В момент, когда жаркая, горячая искра покидает ставшую ненужной оболочку, - интересно, куда отправляются эти искры, которые люди называют душами? Ведь они не исчезают бесследно, но и не возвращаются на землю. Они как безумно яркие птицы цвета заката, взлетающие ввысь и радующиеся… Чему?
Даже ши- дани знают далеко не все.
Но понять, куда летят души-птицы, мне всегда хотелось…
Серый дождик барабанил по цветному стеклу, вода с журчанием стекала по узорчатому желобу из обожженной глины в большую бочку, что стояла у дома. Утро оказалось донельзя унылым и меланхоличным - впрочем, ничего другого я и не ожидала. Кармайкл еще не проснулся, хоть его уже ждал свежеиспеченный руками крестьянки из Весенних ручьев хлеб, остывало в крынке теплое козье молоко, а нарезанный крупными кусками сыр, завернутый в полотенце, даже у меня пробудил чувство голода.
Похоже, надо все-таки идти и будить Кармайкла. Ночью я ощущала, как беспокойно он ворочается во сне, как просыпается, бродит по комнате, ненадолго останавливаясь у окна - и снова ложась в теплую постель, которая почему-то казалась ему неуютной. Понимаю, что чужда и непривычна для человека первая ночь внутри Холма, особенно перед рассветом, когда не день новый приходит в Рощу, а год сменяется. Я всегда ощущала смену года как невидимый ветер, как легкое колебание земли под ногами, словно проносилась над Рощей стремительная волна, на миг накрывающая весь Холм - и с первым лучом солнца вновь начинается день середины осени… Только вот сама осень может быть на десять или сто лет в прошлом или будущем. Как эту «волну» ощущает человек, я не знала, а редкие гости, что здесь оказывались, почему-то не желали говорить на эту тему, несмотря на мои просьбы.
- Фиорэ, госпожа моя светлая!
Я вздрогнула, услышав звенящий от удивления голос Кармайкла, приглушенный плотно прикрытой дверью гостевой спальни, метнулась к частой янтарной занавеси, что перекрывала дорогу к длинному коридору, и очутилась на пороге комнаты, где разместила мага на ночь. И сразу же облегченно улыбнулась, увидев, как по постели, смешно перепрыгивая через складки пухового одеяла, ходит молоденький брауни, напоминавший рыжевато-коричневого совенка, которому кто-то шутки ради вместо крылышек приделал тонкие длинные ручонки. Брауни разгуливал по одеялу, размахивая маленькой перьевой метелкой и что-то бормоча, при этом совершенно не обращая внимания на сидящего в кровати человека.
- Кармайкл, ты же хотел увидеть кого-то из волшебного народца? - улыбнулась я, подходя к постели и беря на руки уморительно-серьезного брауни, который сразу же перестал браниться вполголоса и затих, глядя по сторонам огромными золотистыми глазами. - Вот ты и увидел.
- Это домашний дух, ведь так? - Кармайкл откинул край одеяла и сел, приглаживая пальцами спутанные волосы цвета медных осенних листьев. - Одного понять не могу, зачем постель-то подметать?
- Он маленький еще и потому чересчур серьезно относится к своим обязанностям. Ведь правда, Малютка Том? - спросила я «совенка», который уже деловито начищал серебряные пряжки на моем поясе невесть откуда выхваченной мягкой тряпочкой. В ответ брауни только что-то пробормотал, продолжая возиться с потемневшим серебром, которое под его крошечными ручками довольно быстро становилось блестящим как зеркало. Эдак он начнет и с моего платья пылинки стряхивать, тем более что сегодня оно было белым.
Нежную, теплую, с серебристыми искорками шерстяную ткань своими руками ткала моя зимняя сестра, а нити пряли подруги с Весеннего луга. Ведь только они обладают способностью нарезать золотыми ножницами тонкие лунные лучи и превращать их в белый шелк, которому нет сносу, белизну которого нельзя испортить ни грязью, ни кровью. Любая прореха на этом шелке затягивается, как рана на живом теле, - стоит только положить волшебную ткань под лунный свет, так кому же, как не весенницам, прясть нити из шерсти серебряного оленя, сердца зимнего Холма?
- Он умеет разговаривать? - Кармайкл, одетый, как оказалось, в одни льняные подштанники, встал с постели и принялся собирать одежду, которая оказалась аккуратно сложенной в разных местах комнаты. Похоже, что малютка-брауни, добравшись до вещей моего гостя, постарался привести их в порядок, но потом почему-то оставил их лежать там, где нашел. Вот и получилось так, что до блеска начищенные сапоги оказались в разных углах комнаты, выглаженная рубашка - на столе, куртка - на кресле, а штаны нашлись висящими на раскрытой дверце шкафа.
- Умеет, конечно. Только не всегда хочет говорить на языке людей, - улыбнулась я, аккуратно ссаживая брауни с колен на кровать и вставая с измятой постели. - Между прочим, если захочешь принарядиться, то в шкафу есть одежда для тебя. Завтрак уже на столе, я подожду, пока ты поешь, а потом направимся в Рощу. Вчера ты просил меня показать тебе определенный год… что ж, ты можешь видеть это ставшее далеким для людей прошлое за окном.
