Едва датчанин вошел, банкир, обычно сдержанный, кинулся его обнимать. Даже спутник Эрстеда в этот миг показался Натану милее обычного. Мало ли зачем славянский аристократ день и ночь таскает черные окуляры? Байрон, говорят, пил уксус для бледности, и ничего! Может, и князь — любитель уксуса…
— Герр Эрстед! Моя благодарность не знает границ!
— Я рад, — сухо ответил датчанин. — Как здоровье леди Анны?
Глаза его, сияя, ясно показывали: сухость напускная.
— Отлично! Врачи в один голос заверяют: опасность миновала! Что же до портрета, то он поначалу висел в ее комнате, как вы велели. Анна говорит, что на второй день он вдруг стал, как живой. Минута, не более; должно быть, причуды освещения. Дочери померещилось, будто портрет вот-вот заговорит. К счастью, этого не произошло. Художник Оппенгейм…
— Что художник?
— Он утверждает, что мы подменили портрет. Что он сделал обычную копию, а на стене висит шедевр. И пытается дознаться, кто автор. Сказать ему, что автор — вы, герр Эрстед?
— Ни в коем случае! — возмутился датчанин. — Скажите вашему Оппенгейму, что его кисть великолепна. Что он сам не понимает, какое чудо сотворил. А призрак? Его больше не видели?
— Нет! И знаете, что интересно? Я получил письмо из Франкфурта. Моя мать выздоровела! К ней возвратились и рассудок, и силы телесные. Правда, она утверждает, что гостила у внучки в Лондоне, но в остальном — к маме просто вернулась молодость!
Обладай Натан даром пророка, способного провидеть, что Гутла Ротшильд, не зная болезней, проживет еще двадцать лет и умрет, чуть-чуть не дотянув до ста, в здравом уме и твердой памяти, — его радость не стала бы большей.
Случаются минуты, когда больше некуда.
— Вы подготовили счет? — спросил он позже, когда коньяк закончился, и секретарь Джошуа сбегал за второй бутылкой, захватив сразу и третью.
— Да.
Эрстед достал лист бумаги, исписанный убористым почерком. Взяв счет, Натан Ротшильд торжественно разорвал его на мелкие клочки, не читая.
— Что бы вы ни хотели за вашу работу, — смеясь, сказал он, — у меня есть лучшее предложение. Джошуа, у вас все готово?
— Да, сэр.
На стол легли две тоненькие папки.
— Здесь — документы об открытии счета в «N.M. Rothschild & Sons». На ваше имя, герр Эрстед. Сумму я определил сам и отдал распоряжения, чтобы счет пополнялся по мере необходимости. Вас это не должно беспокоить. В другой папке — документы об открытии в банках, принадлежащих нашей семье, корреспондентских счетов Общества по распространению естествознания. Я и мои братья, а также наши наследники, с этого дня полагают себя вашими инвесторами. В папке вы найдете письмо за моей подписью. Предьявите его в любом конце света — да хоть в Китае! — и в вашем распоряжении сразу появятся разумные средства.
— Вы понимаете, что делаете? — негромко спросил Эрстед.
— Понимаю. Я вкладываю деньги в науку. И, как деловой человек, надеюсь на прибыль. Кстати, передайте вашему брату — меня очень интересуют его опыты по получению алюминиума. Золото давно напрашивается, чтобы ему нашли заместителя…
Банкир встал.
— Я рад был иметь с вами дело, герр Эрстед.
— Взаимно, герр Ротшильд.
И они пожали друг другу руки — выходец из гетто и сын аптекаря.
1Малыш-Голландец Сэм злился.
Зря он согласился на эту потеху. Сегодня Сэм вообще не собирался боксировать. Он просто так зашел к старику Мендосе — потолковать с приятелями, размять кому-нибудь плечи, выпить кружку портера в славной компании. Среди учеников Мендосы — впрочем, как и среди зрителей — случались джентльмены, а то и настоящие лорды, не брезгующие отправиться с боксерами в «Карету и коней».
Попойка на дармовщинку — что может быть слаще?
«Хитер старик, — думал Сэм, уклоняясь от одного удара, а второй принимая на плечо. — Раз-два, о, Сэмюел, это ты, мальчик мой, как я рад тебя видеть… И вот тебя уже раздевают до пояса, и ты уже на двадцатифутовом ринге, а старый черт шепчет: поиграй с ним, Сэмюел, он в годах, но крепкий! И помни: лицо джентльмена — товар, не надо его портить без нужды…»
Джентльмен, чье лицо требовалось беречь, довольно ловко орудовал кулаками для человека в годах. Эрстед, вспомнил Малыш-Голландец. Его зовут Эрстед; он, кажется, из Швеции. Нет, из Дании. Сатана их разберет, приезжих, — кто откуда… В зале Мендосы джентльмена окрестили Полковником — офицер в отставке, не иначе. Слегка подзаплыв жирком, тяжелее Сэма фунтов на двадцать пять, если не больше, Полковник двигался мало, зато удары его могли оглушить быка.
— Валяй, Малыш!
— Покажи ему!
— Полковник! В атаку!
Гибкий и мускулистый, как пантера, Сэм кружил по рингу, размышляя о своем. Несмотря на разницу в весе, он был способен уложить противника на пол в любую секунду. Еще не успев заматереть, войти в силу зрелого мужчины — в прошлом году ему стукнуло двадцать, — Сэм с пеленок прошел такую школу, что иному хватило бы до конца жизни.
Его первым учителем был отец — прославленный Голландец Сэм, просто Голландец, без унизительной приставки «Малыш», непобедимый в ближнем бою. Малорослый и легкий, Голландец, как обладатель «свинцового кулака», пользовался таким доверием зрителей, что те делали ставки на него против тяжеловесов, собирая изрядные барыши. Ну и конечно же, Мендоса, Мендоса Великолепный, гордость Англии — фаворит принца Уэльского, боксер, с которым в Виндзоре разговаривал его сумасшедшее величество Георг III и которому, дьявол его побери, нельзя отказать, когда он просит тебя поиграть с Полковником…
«А что делать? — нырнув под руки противника, Сэм вошел в клинч. Пусть датчанин помотает нас туда-сюда, словно кабан — вцепившуюся в бок гончую. — Надо платить долги. Я был сопляком, когда старик Мендоса выставлял вперед ладони и говорил: „Валяй, малыш!“ Нынче те же слова кричат мои поклонники. Если Мендоса попросит, я готов подставить челюсть хоть премьер-министру, захоти мистер Каннинг развлечься!»
Разорвав дистанцию, он с удовлетворением полюбовался, как на боках Полковника расцветают два сине-красных пятна. Джентльмен упрям, но долго ему не продержаться. Годы… Мендоса был в возрасте Полковника, когда, не сумев заработать гинею-другую мемуарами, решил вернуться на ринг. И что же? Том Оуэн свалил великого чемпиона на глазах у публики…
— Полковник! Врежь мальчишке!
Орал неприятный тип, вызвавшийся услужить джентльмену, пока тот развлекается на ринге. Рыжие баки, кривые и желтые зубы, недельная щетина на щеках… Сэм вспомнил типа. Он вечно маячил рядом с лордом Расселом, покровителем спортсменов, когда лорд приходил на бои.
