Джеана покачала головой. Ложная гордость. Неужели такие вещи так много значат даже сейчас? И да, и нет. Во время войны, перед лицом стольких грядущих смертей, Исхак вернул потерянную жизнь. Каждый лекарь — и, конечно, его дочь, — невольно ощутил бы маленькую, драгоценную победу, выигранную у тьмы.
Она кивнула, и солдат с факелом отошел. Джеана устроилась рядом с мальчиком, который еще не очнулся. Она велела Аммару непременно отдохнуть до утра; возможно, она и сама сможет позволить себе подремать, в конце концов.
— С ним все в порядке?
Это голос его матери. Жены Родриго. Джеана, глядя на нее в темноте, вспомнила все те надуманные, кровожадные истории, которые он о ней рассказывал. А теперь перед ней была маленькая, очень красивая женщина, которая лежала на холодной земле рядом со своим сыном, и в ее голосе звучал страх.
— Он хорошо справляется. Утром, возможно, очнется. Сейчас ему необходим сон.
Ее глаза снова привыкли к темноте. Она видела эту женщину чуть яснее, по другую сторону от Диего.
— Д'Иньиго мне сказал, что… никто никогда еще не делал такой операции.
— Это правда.
— Ваш отец… его ослепили за то, что он спас кому-то жизнь?
— Матери и новорожденному. Во время родов. Для этого ему пришлось прикоснуться к женщине-ашаритке.
Миранда Бельмонте покачала головой.
— Почему мы так поступаем друг с другом?
— На это я не знаю ответа, госпожа. Последовало молчание.
— Родриго много раз упоминал о вас, — тихо сказала Миранда. — В своих письмах. Он отзывался о вас только с похвалой. О своем лекаре-киндате. — Джеане показалось, что на ее лице промелькнула тень улыбки. — Я ревновала.
Джеана покачала головой.
— Человек, которого любят так, как вас, не должен испытывать ревность.
— Собственно говоря, я это знаю, — ответила Миранда Бельмонте. — Это великий дар моей жизни. Если Диего выживет, благодаря вашему отцу, у меня будет два таких дара. Это слишком много. Я этого недостойна. Это меня пугает.
Последующая пауза затянулась. Через несколько минут Джеана поняла, что женщина снова уснула.
Она сидела рядом со спящим мальчиком, опираясь спиной на тяжелый мешок сушеных фруктов, который чья-то добрая душа поставила рядом. Она размышляла о смерти и рождении, о зрении и слепоте, о лунах, солнце и звездах. О войне между Ашаром и Джадом, о дожде, падающем на киндатов во время их скитаний по миру. Она думала о любви и о том, что когда-нибудь родит собственного ребенка.
Джеана услышала приближающиеся шаги и поняла, кто это. Собственно говоря, в глубине души она была уверена, что этот последний разговор еще предстоит ей нынешней ночью.
— Как он? — спросил Родриго тихо, присев на корточки рядом с ней. Он смотрел на своего сына. Его лицо оставалось в темноте.
— Настолько хорошо, насколько мы можем надеяться. Я уже сказала твоей жене, что утром он может проснуться.
— Мне хочется при этом присутствовать.
— Конечно.
Родриго встал.
— Пройдешься со мной?
Она знала. Откуда она это знала? Как сердце умеет видеть?
— Только не далеко от него, — прошептала она, но поднялась, и они отошли немного в сторону, миновав солдата с факелом. Они остановились у реки, возле маленькой хижины, которую Джеана помнила. Одна из немногих, которые не сгорели в прошлом году. Кузен Гарсии де Рада убил здесь женщину и нерожденного ребенка. Ее жизнь описала круг и вернулась на это место. В ту ночь она встретила Родриго и Аммара. Обоих.
Было очень тихо. Они слушали шум реки. Родриго сказал:
— Знаешь, твои родители с нами в безопасности. Это самое лучшее место для них сейчас.
— Я верю.
— Джеана. Наверное… для тебя это тоже самое лучшее место.
Она заранее знала, что он это скажет. И покачала головой.
— Самое безопасное, возможно. Но не лучшее. — Она оставила более важные слова непроизнесенными, но с Родриго произносить их не было необходимости.
Снова молчание. Луны клонились к западу, и медленно плывущие звезды тоже. Река журчала внизу.
— Я попросил Хусари остаться со мной. Он согласился. Сегодня ночью я сказал королю не совсем правду.
— Я догадалась. Ты ведь не думаешь, будто Лайн и Мартин не смогут вывести оттуда отряд, правда?
— Не думаю. А из Хусари может выйти наместник, в своем роде не хуже Аммара, — в Фезане или в другом городе.
— Он согласится?
— Думаю, да. Он не станет служить мувардийцам. И он, по крайней мере, доверяет мне, в отличие от Аммара.
Она услышала в его голосе горечь.
— Дело не в доверии. Ты это понимаешь.
— Наверное. — Он посмотрел на нее. — Я хотел быть уверенным, что он сможет уехать, если будет настаивать, поэтому придумал эту историю с отрядом, попавшим в ловушку в Рагозе.
— Я это знаю, Родриго.
— Я не хотел, чтобы он уходил.
— И это я тоже знаю.
— Я не хочу, чтобы ты тоже уходила, Джеана. В Аль-Рассане не будет места для тебя, для вас обоих, когда придут мувардийцы.
— Нам придется попытаться найти такое место, — сказала она.
Молчание. «Он ждет», — поняла она, поэтому все же сказала это:
— Я его не оставлю, Родриго.
Она услышала, как он снова задышал.
В темноте, у непрерывно журчащего речного потока, Джеана сказала, глядя вниз, на воду, а не на стоящего рядом мужчину:
— Я была у тебя под окном во время карнавала. Стояла там долго, глядя на свет в окне. — Она глотнула. — Я чуть было не поднялась к тебе.
Она почувствовала, как он повернулся к ней. Но не отвела взгляд от реки.
— Почему ты не поднялась? — Его голос изменился.
— Из-за того, что ты мне сказал в тот день.
— Я покупал бумагу, я помню. Что я сказал тебе, Джеана?
Тут она все же посмотрела на него. Было темно, но она теперь знала черты этого лица наизусть. Они скакали из этой деревни прошлым летом, сидя верхом на одном коне. Это было так недавно.
— Ты сказал мне, как сильно любишь свою жену.
— Понятно.
Джеана отвела взгляд. Ей необходимо было это сделать. Они подошли к тому месту, где слишком трудно выдержать взгляд. Она тихо сказала, обращаясь к реке, к темноте:
— Ведь это неправильно и невозможно для женщины любить двух мужчин?
Прошло, как ей показалось, очень много времени, пока Родриго Бельмонте ответил:
— Не больше, чем для мужчины любить двух женщин. Джеана закрыла глаза.
— Спасибо, — сказала она. А потом, спустя еще секунду, изо всех сил держась за то неуловимое, что повисло в воздухе, прибавила: — Прощай.
При этих словах мгновение миновало, мир снова двинулся дальше: время, течение реки, обе луны. И то тонкое, что висело в воздухе между ними, — какое бы название ему ни дали, — мягко упало, как показалось Джеане, и осталось лежать в траве у воды.
