Арна и еще одна служанка отвели свою госпожу в ее комнату и решительно закрыли дверь, оставив растерянных мужчин в холле.
— Она уже не так молода, как раньше, — пробормотал Микам, с трудом усаживаясь в кресло у огня. В соседней комнате застонала Кари, и он побледнел.
— С ней все будет в порядке, — успокоил его Серегил, хотя сам был бледен как привидение. — И не так уж рано начались роды. Ее срок подошел бы через пару недель.
Серегил, Алек и Микам сидели, обмениваясь тревожными взглядами; дом был теперь полон отчаянными криками роженицы. Слуги сновали по холлу, боязливо прислушиваясь. Даже собаки не пожелали покинуть дом и скулили в углу. Наконец Серегил принес арфу и начал играть, чтобы облегчить ожидание.
Последний отчаянный стон раздался как раз перед полуднем. За ним последовал тонкий писк и радостные восклицания женщин. Микам с трудом поднялся с кресла навстречу сияющей Арне, появившейся из комнаты роженицы.
— Ох, хозяин! — воскликнула она, вытирая руки полотенцем. — Такой прелестный рыженький мальчишка! Лучше просто не бывает! И сильный для недоношенного новорожденного. Уже сосет вовсю. Дална проявил милость к госпоже, не родись ребеночек раньше времени, ей бы трудно пришлось, бедной голубке. Мы сейчас приберемся немножко, и милости просим вас к хозяйке. Она всех хочет видеть.
— Сын! — заорал Микам, хлопая друзей по плечам. — Сын, клянусь Четверкой!
— Он весь такой сморщенный и красный и покрыт слизью! — завопила Иллия. выбегая из комнаты матери и бросаясь на шею Микаму. — И у него рыжие волосы, как у тебя и у Беки. Пошли смотреть! Мама так счастлива!
Кари лежала на широкой кровати с крохотным сверточком у груди. На взгляд Алека, самого неопытного в таких делах, она выглядела ужасно, как после тяжелой болезни, но этому противоречила счастливая улыбка.
Микам поцеловал жену, потом взял на руки ребенка.
— Он такой же красивый и сильный, как и все остальные, — хрипло прошептал он, завороженно глядя в сморщенное личико под влажной копной медных кудряшек. — Идите сюда, вы двое. познакомьтесь с моим сыном!
— До чего же я рада, что ты тогда оказался рядом, Алек. — Кари взяла его за руку и засмеялась. — Только видел бы ты свое лицо!
Серегил из-за плеча Микама взглянул на малыша, и Алек заметил искреннюю радостную улыбку, смягчившую осунувшееся лицо впервые за последние недели.
— Как вы его назовете? — спросил он.
— Мы думали назвать его Борнил, в честь моего отца, — откликнулась Кари, — но теперь, глядя на него, я думаю, что это имя не очень подходящее. Как ты считаешь, Микам? Тот рассмеялся и покачал головой.
— Я слишком ошалел от радости, чтобы думать. Кари взглянула на Серегила, все еще с улыбкой смотревшего на новорожденного.
— Может быть, ты нас снова выручишь, как это было с Иллией? Как самый старый и самый близкий друг нашей семьи, помоги нам найти имя для сына.
Микам передал малыша Серегилу. Тот задумчиво посмотрел на него и сказал:
— Герин, пожалуй, если вы не против еще одного ауренфэйского имени.
— Герин… — Кари прислушалось к тому, как звучит имя. — Мне нравится. А что оно значит?
— Раннее благословение, — тихо ответил Серегил. «Создатель милостив, — с благодарностью подумал Алек, глядя на Серегила с ребенком на руках. — Таким умиротворенным после возвращения я его не видел. Может быть, душа его все же выздоравливает».
Теплый ночной ветерок влетел в распахнутое окно. Его вздох как нельзя лучше совпал с охватившим Серегила чувством одиночества.
Что за насмешка судьбы! В тот первый раз, когда они с Алеком жили в этой комнате, Алек настороженно отодвигался на свой край постели; последние же недели Серегил, проснувшись, часто обнаруживал юношу прижавшимся к нему, как это было и сейчас. Алек во сне положил руку на грудь Серегилу, его дыхание мягко касалось его обнаженного плеча.
«Почему я ничего не способен почувствовать?»
Лежа на залитой лунным светом постели, Серегил погладил светлые волосы юноши и попытался вызвать воспоминание о поцелуе, которым они обменялись в тот день в Пленимаре. Даже это теперь казалось чем-то неясным и далеким. Со времени смерти Нисандера все его чувства стали приглушенными, словно отделенными от его души толстым стеклом.
Слишком поздно, для всего теперь слишком поздно. Он был пуст внутри. Накрыв руку Алека своей, Серегил следил, как звезды движутся по небу, предвещая рассвет, и думал о Герине.
Где только не странствовал его разум за эти недели, снова и снова возвращаясь на круги своя в поисках решения, которое принесло бы ему умиротворение… Сегодня, глядя в лицо крохотного сына Микама, Серегил неожиданно почувствовал, что ему наконец дан знак, которого он так долго ждал. Теперь, когда последняя нить, связывавшая его с прошлым, больше не держала его, можно было уйти.
За час до рассвета Серегил выскользнул из постели и тихо оделся. Вскинув на плечо свой потрепанный мешок, он достал из тайника за шкафом небольшой сверток, потом прикрыл ставни: утренний свет не должен разбудить Алека, пока сам Серегил не будет уже далеко.
Миновав своей обычной бесшумной походкой спящих в холле слуг, Серегил вошел в спальню Микама. Там все еще горел ночник. Серегил взглянул на своего старого друга, спокойно спящего в объятиях жены. Микам был дома.
Серегил положил в ногах постели свиток пергамента и несколько маленьких мешочков с драгоценностями, предназначенными для каждого из детей Микама. Уже направляясь к двери, он помедлил у колыбели.
Крошка Герин лежал на спине, раскинув ручки. Серегил пощекотал кончиком пальца маленький кулачок, удивляясь шелковистости тонкой кожи. Герин пошевелился и, не просыпаясь, довольно зачмокал.
«Через двадцать лет ты будешь таким же юношей, каким был твой отец, когда я впервые его повстречал, — мысленно сказал ему Серегил, касаясь кудрявых рыжих волос. — Что я почувствовал бы, встреться мы с тобой тогда?»
Серегил прогнал эту мысль и поспешно вышел из комнаты. Он не вернется, ни через двадцать лет, ни вообще когда-нибудь. Таков его долг перед ними всеми.
Оставить Алека было даже труднее, чем он думал. Наперекор собственной воле Серегил подошел к открытой двери комнаты, которую они делили столь невинно, прекрасно понимая, что, стоит Алеку хотя бы открыть глаза, для него все будет потеряно.
Алек спал, свернувшись калачиком, его светлые волосы разметались по подушке. Глухая боль сжала сердце Серегила:
он подумал о всех ночах, когда его убаюкивало это тихое дыхание, обо всем, что могло бы быть… Тугой комок в горле чуть не задушил его.
