— Но тебя наградил император? Как ты того заслуживал?
— Наградил. Спасибо тебе, что сделал это возможным.
Это было правдой, конечно. Тай получил богатство, много земли и доступ к власти, если захочет. Хотя император, который дал ему все это, в этот самый момент ехал куда-то на юг, к Великой реке, и он уже не правил Катаем.
Нет необходимости говорить всю правду, когда армии в походе…
— А ты? — спросил Тай. — Ты уже не в своей крепости. Это хорошо?
— В основном. Я теперь в Досмаде. Это очевидно. Мой… мой отец тут комендант.
Тай взглянул на него.
— Ты знал, что он?..
— Разве я так похож на дурака? Его только что перевели сюда.
— Это нехорошо?
Бицан шри Неспо покачал головой так мрачно, что Тай рассмеялся.
— Прости меня, — сказал он. — Отцы и сыновья…
— Это ты виноват, — хитро ответил тагур. И вдруг им показалось, что они снова такие же, какими были той долгой ночью у озера.
— Я твой друг, — преувеличенно серьезно произнес Тай. — Одна из обязанностей друга — признавать свою вину безоговорочно.
Он шутил, но его собеседник не улыбнулся.
Через секунду Тай прибавил:
— Я знаю, что это изменило и твою жизнь тоже.
Тагур кивнул.
— Спасибо, — сказал он. И посмотрел на тучи над головой. — Я могу пригнать сардийцев сегодня к концу дня или завтра утром, если тебя это устроит.
— Завтра меня вполне устроит. Со мной будут шестьдесят каньлиньских воинов. Они с оружием… они всегда с оружием. Но приехали только для того, чтобы вести и охранять коней. Скажи, пожалуйста, своим людям, чтобы не тревожились.
— Как может катаец встревожить тагурского солдата?
Тай улыбнулся. Бицан улыбнулся в ответ.
— Но я их предупрежу. — Тагур снова заколебался. — Что ты собираешься делать с конями?
Учитывая обстоятельства, в которых они находились, это был справедливый вопрос. Тай пожал плечами:
— Единственное, что показалось разумным, в конце концов. Я предложил их императору.
Он не обязан называть имя императора, подумал Тай. Но внезапно он представил себе, как Бицан несколько недель спустя узнает правду и поймет, что Тай…
— Ты ведь знаешь, — резко спросил он, — что император Тайцзу отказался от Трона Феникса в пользу своего сына?
Они не могут этого знать. Еще рано.
Бицан открыл рот, показав недостающий зуб.
— Которого сына? — тихо спросил он.
— Третьего сына. Наследника. Шиньцзу из Девятой династии теперь император Катая, да правит он тысячу лет.
— В Ригиал отправили сообщение?
— Я не знаю. Вероятно. Если ты быстро пошлешь гонца, то можешь стать первым. Все это случилось недавно, я быстро добрался сюда.
Бицан снова уставился на него.
— Возможно, ты делаешь мне подарок.
— Даже если и так, то маленький.
— Не такой уж маленький, если я буду тем, кто сообщит новости, которые изменят мир.
— Возможно, — повторил Тай. — Если это так, я рад за тебя.
Бицан продолжал пристально смотреть на него.
— Тебя радует эта перемена?
На этот раз выстрел попал в цель.
— Такой человек, как я, или ты… кто мы такие, чтобы радоваться или горевать о том, что происходит во дворцах? — Таю вдруг захотелось выпить чашку вина.
— Но мы радуемся и горюем, — ответил Бицан шри Неспо. — Мы всегда думаем об этих переменах.
— Возможно, все уладится, — сказал Тай.
Бицан отвел взгляд.
— Значит, ты отведешь сардийцев к новому императору? И будешь ему служить вместе с ними?
И именно в этот момент — на лугу у границы с Тагуром, под низким небом, в южной стороне которого гремел гром, — уже открыв рот для ответа, Тай кое-что понял. От этого сердце его сильно забилось, так внезапно пришло это понимание, так сильно.
— Нет, — тихо произнес он, а потом повторил. — Нет. Не буду.
Бицан снова посмотрел на него, в ожидании.
— Я поеду домой, — сказал Тай.
Потом прибавил кое-что еще: мысль, которую носил в себе, сам не зная об этом, пока не услышал свой голос, произнесший ее.
Тагур слушал, глядя Таю в глаза. Через мгновение он кивнул и произнес, тоже тихо, нечто столь же неожиданное.
Они поклонились друг другу и расстались — до следующего утра, как договорились, когда «божественных коней» с запада, подарок принцессы Белый Нефрит, уведут через границу в Катай.
Оглядываясь назад, Тай назвал бы этот день одним из тех, которые изменили его жизнь. Днем, когда раздваиваются дороги и принимаются решения. Иногда у тебя действительно есть выбор, думал он.
Возвращаясь после встречи с Бицаном, он понял, еще раз, что принял решение еще до того, ему только нужно было признать его, произнести вслух, принести его в этот мир. Тай ощущал в себе спокойствие, пока они ехали. И осознал, что не чувствовал себя так с тех пор, как уехал от Куала Нора.
Но это осознание, — что ему хочется только одного: уехать домой, к двум своим матерям, к младшему брату и к могиле отца, рядом с которой теперь уже могила Лю, — не было единственным, возникшим после этого дня и ночи у границы.
В тот вечер налетела гроза.
Ее предсказали тяжелая неподвижность воздуха и молчание птиц. Когда она разразилась над ними, когда молнии прорезали южную сторону неба, а гром гремел, словно гнев богов, они уже, к счастью, находились под крышей торговой станции и гостиницы между Хсенем и границей.
В мирное время, — а прошло уже двадцать мирных лет, — Тагур и Катай вели торговлю, и это место было одним из тех, где проводили торги.
Пока дождь барабанил по крыше, пока грохотал и рычал гром, Тай пил ничем не выдающееся вино, чашку за чашкой, и изо всех сил отражал словесную атаку.
Вэй Сун задыхалась от ярости. Она даже позвала Люй Чэня, чтобы тот присоединился к атаке, и весьма опытный предводитель каньлиньских телохранителей Тая, оставаясь учтивым, не скрывал своего согласия с ней.
Сун вела себя с меньшим почтением. Она называла его глупцом. Он, по-видимому, совершил ошибку, рассказав этим двоим о своих намерениях: каньлиньские воины отведут коней императору, а Шэнь Тай поедет домой.
— Тай, вы не можете так поступить! Позднее — да. Конечно да. Но только после того, как вы сами доставите к нему сардийцев! Ему необходимо видеть вас!
Она только что назвала его по имени, чего никогда не делала. Еще одно указание на то, что она по-настоящему расстроена. Как будто ему нужны другие доказательства!
Тай подтолкнул к ней чашку с вином по деревянному столу. Сун не обратила на нее внимания. Ее глаза горели яростью. Она была очень разгневана.
