Воинов Гриома вела в бой жажда мщения. Старшие офицеры принимали участие в прошлой войне с Тиронгой; когда король Алмерик потерпел поражение от Нумилия Кровавого, они были молоды и мечтали дожить до того дня, когда их армия будет стоять под стенами Булли-Толли. Молодые рыцари воспитывались на рассказах ветеранов, и из них явственно следовало, что победа досталась Тиронге по чистой случайности, по печальному стечению обстоятельств, которые в тот раз сложились не в пользу лучших, а в пользу удачливых. Когда Килгаллен объявил поход на Тиронгу, армия счастливо вздохнула; она, наконец, освободилась от напряженного ожидания, в котором провела все эти десятилетия. Новому поколению представилась возможность восстановить честь державы, отомстить старинному врагу и повергнуть его в прах. Они и так слишком долго ждали сатисфакции; и никакие чудовища и демоны не могли воспрепятствовать гриомцам с мечом в руках вернуть себе потерянное достоинство.
В конце концов, перешептывались они, разглядывая неопознанную пирамиду, чего еще было ожидать от злокозненных Гахагунов; и вот же правду говорили, что Юлейн спелся со своим кузеном-чернокнижником, и если их сейчас не остановить, тьма и мрак поглотят весь Ламарх.
Со своей стороны, соратники Такангора изо всех сил старались выполнить его главный приказ, данный накануне сражения.
— Не давайте им опомниться, не давайте им развернуться, ни в коем случае не давайте им маневрировать. Старая добрая свалка — вот что вы должны устроить аккуратно, ответственно и добросовестно.
И бригадный сержант Лилипупс доходчиво добавил от себя:
—В течение этого дня мы будем прививать многим нам и всем им искреннюю любовь к рукопашному бою. Чтобы, значит, щепка на щепку полезла.
В таких условиях дело нашлось всем. Мадам Мумеза сходу занялась первой сотней рыцарей знаменитого Хугульского полка, да так энергично, что когда они потом попались на глаза Бургеже, он, не задумываясь, записал в блокнотике: «У этих славных вояк была тяжелая жизнь: они пили, мучились и скакали против ветра».
Нет ничего легче, чем иметь трудную жизнь
«Пшекруй»
Намора заботливо витал возле невесты — правда, не легким облачком, а скорее уж грозовой тучкой — прилагая все усилия к тому, чтобы ничто не мешало ее вдохновению. Демон не только отгонял лишних вражеских воинов, но и несколько приглушал звуки в непосредственной близости от ненаглядной, чтобы до ее перламутровых ушек не доносились отголоски солдатской брани и грубые выражения, которые не подобает произносить в присутствии благородной дамы. К тому же, он слегка подогрел прохладный осенний воздух, и лично Мумезу овевал теплый ветерок, пропитанный пряным запахом опавшей листвы, последних цветов и надвигающегося дождя. Она казалась ему такой трогательной и беззащитной в своей милой противоударной шляпке с элегантным цветком, засунутым за рыжую ленту; в скромной кольчужной кофточке с отложным воротничком и кольчужных перчатках, изготовленных в Преисподней по его особому заказу, что Намора даже затаил дыхание. Несколько наскочивших на нее рыцарей он чуть было не порвал в клочья, но потом подумал, что Мумочка расстроится из-за лишних зверств и огорчится, если он испортит ее наряд, а поэтому просто отбросил врагов подальше, вправо, где они опомниться не успели — попали под дружный дуэт Граблей Ужаса и Моргенштерна Приятной Неразберихи.
— Пупсик, — ласково сказала мадам капрал. — Ты такой неистовый и страстный — ты мне мешаешь. Я не могу сосредоточиться на битве.
— Я больше не буду, лютик, — проворковал Намора. — Тебе не дует?
— Нет, не дует. Мне грустно, — и Мумеза сделала лирическое лицо. — Наверное, это осень, не обращай внимания.
Намора огорчился. Он не умел отменять осень.
— Хочешь, закажем снежную зиму? — спросил он минуту спустя. — Купим тебе муфточку. Буду катать тебя на трипулязных саночках. Я подам прошение в Главную Канцелярию.
— Не стоит, пупсик. Подумай только, как ждали этой поры всякие белочки, мынамыхряки и поэты — пускай порадуются.
— Лютик, ты — ангел, — растрогался Безобразный.
За всю историю существования Ниакроха никто никогда не видел здесь ни одного ангела, так что он не слишком рисковал, прибегая к такому сравнению. Близкие знакомые мадам Мумезы ни за что не поверили бы, что она способна вызывать столь нежные чувства, особенно — ее зять и внуки, гонявшие сейчас вокруг пирамиды несколько десятков солдат. Они знали ее только с одной стороны — как тирана и деспота, но взор любви распознает и то, что недоступно простому взгляду. Порой окружающим дорого обходится эта их слепота.
— Старая ведьма! — крикнул один из Рыцарей Тотиса. — Убей ведьму!
— Навались на каргу! — поддержал его другой.
Вот не стоило им заниматься инсинуациями относительно возраста и внешности очаровательной дамы. Рыцари есть не только в Ордене Тотиса, они есть и в Аду, и горой стоят за честь возлюбленной. Услышав, как непочтительно отозвались эти смертные юнцы о его лютике, Безобразный рассвирепел.
— Борзотар! — рявкнул он с такой силой, что на Харагримских холмах зашумели и согнулись деревья. — Ко мне!
Верный экой возник перед ним в то же мгновение, сияя как пуговица на мундире Галармона, начищенная под патронатом Лилипупса.
Борзотар сиял не по долгу службы, а по личным причинам. Адъютанту нравилась тихая и мирная жизнь под приветливым небом Кассарии: климат изумительный, компания самая приветливая и доброжелательная, кормят — когтики оближешь, никаких тебе интриг, доносов, вечного состязания с дорогими сородичами и постоянного ожидания неприятностей. Писать статьи для Бургежи оказалось гораздо интереснее, чем доклады для Наморы. Он очень сдружился с Доттом, симпатизировал Такангору и всем сердцем полюбил Кехертуса — по вечерам они разгадывали вместе кроссворды в журнале «Тугодумные радости» и «Многоногий сплетник». Да и мадам Мумеза, что бы о ней ни говорил староста Иоффа за пятой кружкой эля, была ему куда милее, чем сварливая вздорная и до ужаса драчливая Нам Као. Одним словом, он был счастлив, что переехал в вотчину некромантов. Но порой, особенно густыми лиловыми ночами, когда загадочная тьма опускалась на Кассарию, ему становилось… странно. Не грустно, не тоскливо, не страшно, конечно, и даже нельзя сказать, что не по себе. Просто ему чего-то не хватало; какого-то вкуса, ощущения или звука, он затруднился бы объяснить, чего именно, хотя Лауреат Пухлицерской премии авторитетно утверждал, что словами можно выразить все. То, чего не доставало, было настолько незначительным по сравнению с остальным, что он ни с кем это не обсуждал.
