Ксерий с ревом опрокинул злосчастный столик. По мраморному полу разлетелись осколки хрусталя, зазвенело золото.
Император остался стоять молча, тяжело дыша. Мир вокруг звенел и дребезжал, непроницаемый, насмешливый. Повсюду шумели и скалились тени. Разворачивались великие замыслы. Сами боги встали и двинулись в поход – против него.
– А как быть с другим, о Бог Людей? – осмелился спросить Гаэнкельти. – С князем Атритау, который заставил вас заподозрить Скеаоса?
Ксерий обернулся к своему капитану. Глаза у него все еще были дикие.
– Князь Атритау… – повторил он, содрогнувшись при воспоминании о спокойном, непроницаемом лице этого человека.
Шпион… шпион, чье лицо говорит о полном спокойствии. Такая уверенность! А почему бы и нет, если у него в сообщниках – первый советник самого императора? Но больше такому не бывать! Скоро он снова увидится с императором, и тогда в глазах у него будет ужас!
– Следить за ним. Глаз с него не спускать!
Он обернулся к Конфасу, некоторое время всматривался в него. В кои-то веки, похоже, даже его богоподобный племянничек растерялся. Вот за такие мелочные удовольствия придется цепляться всю эту ночь.
– Оставь нас пока что, капитан, – распорядился он, понемногу приходя в себя. – Я доволен твоим поведением. Позаботьтесь о том, чтобы ко мне незамедлительно явились великий магистр Кемемкетри и Токуш. Я желаю побеседовать со своими колдунами и своими шпионами… И с авгурами. Пришли ко мне и Аритмея тоже.
Гаэнкельти преклонил колени, коснулся лбом ковра и вышел.
Оставшись наедине с племянником, Ксерий повернулся к нему спиной и вышел в открытый портик на дальнем конце комнаты. Снаружи уже темнело, и Менеанорское море тяжело вздымалось на фоне серого горизонта.
– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, – сказал он тому, кто стоял позади него. Тебя интересует, многое ли я говорил Скеаосу. Тебя интересует, знает ли он все то, что знаешь ты.
– Он все время находился при вас, дядюшка. Разве не так?
– Я могу ошибаться, племянник, но я отнюдь не дурак… Однако все это пустые разговоры. Скоро мы узнаем все, что известно Скеаосу. И будем знать, кого следует наказывать.
– А как насчет Священной войны? – осторожно спросил Конфас. – Что будет с нашим договором?
– Наш род, племянник. Прежде всего – наш род… «По крайней мере, так сказала бы твоя бабка». Ксерий повернулся к Конфасу боком, немного поразмыслил.
– Кемемкетри говорил мне, что к Священному воинству присоединился адепт Завета. Вызови его… сам.
– Зачем? Они же глупцы, эти адепты Завета.
– На глупцов можно положиться именно потому, что они глупцы. Их интересы редко пересекаются с твоими собственными. Творятся великие дела, Конфас. Нам нужно знать наверняка.
Конфас вышел, оставив его наедине с темным морем. С вершины Андиаминских Высот было видно далеко, но Ксерию всегда казалось, что недостаточно далеко. Он будет расспрашивать Кемемкетри, великого магистра Имперского Сайка, и Токуша, своего главного шпиона. Наслушается их пререканий, ничего толком от них не узнает. А потом спустится в подземелья. И лично повидает «славного Скеаоса». Выдаст ему первые плоды его преступления.
Путь от лагеря до Андиаминских Высот Ахкеймиону запомнился как кошмарное видение. Но Момемн после захода солнца вообще таков – есть в нем что-то от ночного кошмара. Воздух был такой пахучий, что вонь ощущалась на вкус. Несколько раз в просветах между домами мелькал длинный каменный перст – видимо, башня Зиек, – а проходя мимо храмового комплекса Кмираль, он увидел перед собой огромные купола Ксотеи, выгнувшиеся на фоне неба, точно гигантские жирные животы. В остальное же время он плутал в хаосе переулков, застроенных старыми многоэтажными домами и прерываемых опустевшими рынками, каналами и храмами. При дневном свете Момемн представлял собой сложный, продуманный комплекс; ночью же он превращался в лабиринт.
Отряд кидрухилей с факелами походил на сверкающую нить, тянущуюся сквозь тьму. Железные подковы звонко цокали по каменным мостовым и по засохшей глине. В окнах появлялись напуганные белесые лица разбуженных шумом людей. Рядом с ним в полном церемониальном доспехе ехал сам Икурей Конфас, холодный и отчужденный.
Ахкеймион поймал себя на том, что периодически исподтишка поглядывает на главнокомандующего. В физическом совершенстве этого человека было нечто пугающее, что заставляло Ахкеймиона особенно остро осознавать собственное несовершенство, как будто через Конфаса боги открыли людям жестокую насмешку, таящуюся за недостатками более обыкновенных людей. Однако не только его внешность заставляла Ахкеймиона чувствовать себя не в своей тарелке. Этот человек держался как-то необычно – пожалуй, чересчур самоуверенно для того, чтобы это можно было счесть гордыней. Ахкеймион решил, что Икурей Конфас либо обладает невероятной силой, либо, напротив, лишен чего-то очень важного.
Конфас! Ему по-прежнему не верилось. Что может быть нужно от него дому Икуреев? Ахкеймион пытался расспрашивать племянника императора, но тот на все вопросы отвечал одно: «Меня послали привезти вас, а не болтать с вами».
Неизвестно, чего хотел император, но ясно было одно: это достаточно важный повод, чтобы отправить посыльным императорского племянника.
Услышав, что его хочет видеть император, Ахкеймион поначалу исполнился дурных предчувствий. Кидрухили в тяжелых доспехах растекались по улочкам лагеря конрийцев, как будто собирались взять его приступом. У костров чуть было не дошло до драк, пока не выяснилось, что нансурцы явились за ним, Ахкеймионом.
– Зачем я понадобился императору? – спросил он у Конфаса.
– А зачем императору вообще может понадобиться колдун? – раздраженно ответил Конфас.
Этот ответ рассердил Ахкеймиона, напомнил ему о чиновниках из Тысячи Храмов, которых он тщетно осыпал вопросами об обстоятельствах смерти Инрау. И на миг Ахкеймион глубоко осознал, насколько незначителен сделался Завет в великих интригах Трех Морей. Среди школ Завет был выжившим из ума дурачком, чьи чрезмерные требования делаются все более безнадежными по мере того, как сгущается ночь. А сильные мира сего тщательно избегают подобных помех.
Именно поэтому призыв императора так встревожил его. Действительно, что может понадобиться императору от такого безнадежного дурачка, как Друз Ахкеймион?
Насколько ему было известно, на такой шаг Великую фракцию, подобную Икуреям, может сподвигнуть только одно из двух: либо они столкнулись с чем-то, что оказалось не по зубами ни их собственной школе, Имперскому Сайку, ни наемнику-мисунсаю, либо они желают побеседовать о Консульте. Поскольку в Консульт теперь никто, кроме Завета, не верит, остается первое. И, возможно, не так уж это невероятно, как кажется. Великие фракции над их миссией, конечно, дружно смеются, однако искусство-то их чтят по-прежнему.
