Конечно же, он не был единственным, чья мать — дашнаданка. Они редко покидали родные земли, но всё-таки путешествовали. Если бы он был хотя бы сыном аристократа, было бы намного проще. Ему бы не доверяли, тоже говорили о порченой крови, но чтобы тебя не любили, в конце концов, не обязательно иметь родителя-чужеземца.
Агат был принцем. Он вообще понятия не имел, каким образом к наложницам императора попала дашнаданка. Это ведь был ее выбор, насильно никого не заставляли. Эта странная женщина покинула Дашнадан, стала наложницей императора и родила ему сына. Которому всю жизнь рассказывали, что у него порченая кровь.
Поэтому в детстве над ним провели куда больше всевозможных обрядов, чем над обычным ребенком — больше, чем над другими принцами. Сейчас он, конечно, мог бы отказаться, его не заставляли… но недовольны будут не только жрецы, но и дворяне. Идти против всех смысла нет. Да и лишний раз нарываться на злость отца тоже не хотелось.
Агат глубоко вздохнул. Просто не думать ни о чем. Осталось немного. А потом не такой уж длинный ритуал и он наконец-то сможет уйти домой. Яшма даже сказала, что он поедет в ее карете.
Агат часто ощущал слабость после подобных обрядов. Несколько недель мир казался тусклым, лишенным красок и тепла — или таким был сам Агат. Он не знал, использовали жрецы какую-то из разновидностей грёз или просто алхимию, но она правда влияла на те силы, которые бились у него в венах. Жаль только, от этих ритуалов тело не горело меньше.
Обычно в этой комнате Агат ожидал с Бериллом. Потом брат наблюдал за ритуалом из общего зала, а после они вместе возвращались во дворец. Так было и на длинных обрядах три года назад, когда император счел, что восемнадцатилетний Агат достаточно взрослый для церемонии совершеннолетия. Да старше уже и поздно.
Когда-то для Алмаза ее провели в пятнадцать. А вскоре после этого он погиб на пиру. Для Берилла тоже хотели в ближайшее время, но из-за траура отложили.
Агату было одиннадцать, когда случился тот злополучный пир. Берилл старше на три с половиной года, Алмаз на четыре, но в то время это порой становилось бездной. Например, старшим уже позволялось присутствовать за столом взрослых, а для Агата об этом еще и речи не шло.
Он сидел с наставником, когда прибежали стражи и рассказали о том, что случилось. Агат тогда многого не понял, кроме одного: Алмаз убит, Берилл ранен.
Агат любил обоих братьев. Но всегда полагал, что мертвым уже не поможешь, а волноваться стоит о живых. Поэтому следующую неделю, пока Берилл не приходил в себя, а в его комнате сменялась череда лекарей, Агат провел именно с ним. И после, когда Берилл долго восстанавливался и не покидал свои покои, пил горькие отвары и едва мог ходить, Агат подолгу сидел у него, развлекал чтением книг и пересказом дворцовых сплетен.
На похороны Алмаза Берилл пойти не смог, но заставил Агата подробно повторить, как именно они прошли. Потом долго молчал.
Тогда у Агата впервые мелькнула мысль, что, наверное, Берилл бы хотел сейчас сидеть с Алмазом. С разницей всего в полгода, старшие всегда были близки. Берилл тогда много грустил, и Агат как мог старался его подбодрить.
Именно Агат заставлял его вставать и ходить по комнате, хотя лекари полагали, принц может остаться прикован к постели.
— Ты должен пойти на мой ритуал очищения! — заявил тогда Агат. — Пожалуйста…
Берилл правда пришел и после этого не пропускал ни одного. Даже в последние годы, когда они отдалились друг от друга, а ему стали сниться кошмары.
Что ж, наверное, это правильно. Они выросли. Они уже не те мальчишки, которые жались друг к другу после смерти старшего брата или отвлекались от невнимания отца.
Правда, Агат не ощущал, будто он вырос. Просто теперь он сидел и ждал ритуала совершенно один.
— Ваше высочество.
Деревянная дверь оставалась распахнутой как раз для жрецов. Один из них застыл в проходе и поклонился:
— Пора начинать.
Агат чуть не воскликнул «наконец-то» и всерьез сдерживал себя, чтобы не идти вслед за жрецом вприпрыжку. Когда началось хоть какое-то действие, он понимал, что нужно, и стремился скорее со всем покончить.
Жаль, жрецы как будто никуда не торопились.
Пение становилось громче. Наконец, жрецы вывели Агата в знакомый большой зал. После полутемной комнаты и коридоров местный свет на миг ослепил, и Агат заморгал, остановившись.
Жрецы не скупились на зачарованные светильники, которые парили вдоль стен и освещали темный камень, где развернулись поражающие воображение мозаики. При дневном свете яркие краски переливались, перетекали друг в друга, показывая священные символы и сюжеты пяти добродетелей. Ночью они казались тусклыми, лампы больше освещали не стены, а выложенный известняковой плиткой пол. На светлом фоне разбегались бирюзовые линии и множество священных знаков.
Их же освещали два небольших костра по центру зала. Около каждого сидел служка с запасом ароматных бревен. Вообще-то существовали орихалковые чаши, способные поддерживать огонь, но в обрядах очищения использовали традиционное пламя.
Между ними располагался бассейн, вода в котором отражала отблески огней.
С десяток жрецов стояли вокруг. В белых одеждах с темно-красными накидками, с несколькими молитвенными браслетами на запястьях и жемчужными нитями, окутывающими фигуру. Все жрецы были мужчинами, нижнюю часть их лиц скрывали замысловатые узорчатые маски из меди. Настоящая орихалковая только у Верховного жреца. Он стоял перед бассейном и кострами, а позади него выстроились певцы без масок.
Зрители толкались вдоль стен. Традиционно бывали закрытые церемонии, как те, что проводились в детстве Агата или были приурочены к свадьбам, и общественные, как нынешняя.
Основная часть имперцев, которые хотели очищения, уже прошла. Агат однажды ради любопытства посмотрел, как это происходит: толпу запускали, проводили обряд сразу со всеми, потом следующая партия. Дворяне шли позже и отдельно. Самые важные люди империи в одиночестве.
Агат бы многое отдал, чтобы в этот момент быть не принцем, а каким-нибудь торговцем рыбой и проходить со всей толпой.
Он шел последним, и на обряд принца многие остались поглазеть. Зрители толкались вдоль стен, благо зал был большим, и места хватало. Почти против воли взгляд Агата скользнул по лицам собравшихся. Он надеялся, Берилл придет хотя бы сюда.
Агат стоял в огромном зале, полном отблесков огней, но здесь не было никого знакомого.
Кроме Мельхиора, конечно. Он всегда нравился Агату, хотя лучше бы обрядом руководила Яшма как Первая жрица, но она в женском зале.
Среди зрителей произошло какое-то шевеление, Агат вскинул голову, но увидел, что это Каэр пробрался от выхода. Видимо, Тишлин отправилась на свой ритуал с дворянками, Каэр проводил ее из комнаты и пришел сюда.
Каэр улыбнулся и, кажется, был готов помахать рукой, но вовремя спохватился. Агат легонько кивнул, с трудом сдерживая улыбку — принцу стоит сохранять соответствующее ритуалу выражение лица.
Мельхиор вскинул руки, и группа за его спиной начала обрядовые песнопения. К Агату подошло двое жрецов с керамической чашей воды и кувшином, богато украшенным серебром. Агат протянул руки и обмыл их, после чего повернулся к бассейну.
Другой жрец уже стоял за спиной, помогая снять темно-синюю накидку. Слуги не допускались, только каримы — так назывался орден жрецов, отвечающих за ритуалы. Все, кроме связанных со смертью.
Именно с ними взаимодействовало большинство обычных людей, которые могли и не видеть других жреческих орденов всю жизнь. Агат знал, что каримы многочисленные — и самые изменчивые. Он редко видел одного и того же жреца дважды.
Пение взлетело чуть выше, в костры подбросили поленьев, так что огонь взметнулся. Агат прошел между ними, начиная с очищения огнем. Эту часть он любил, ему нравилось тепло и всегда казалось, что огонь… ну, что-то вроде друга. Будто откликался на то пламя, что иногда бушевало внутри самого Агата.
