— Нет.
— Выслушайте меня, Кормчий. Я пришел говорить то, о чем молчу даже с собой наедине, и это трудно. Поверьте.
— Поверить не обещаю. Но — говори.
— Первый раз я попытался изменить порядки в Карне двадцать с лишним лет назад, едва получив венец. Я был молод и лез напролом. В результате за ничтожный срок лишился всех иллюзий, хуже — утратил самое дорогое, мою маленькую дочь, которую и видел лишь однажды, и любимую жену. Выжил сын, Марна успела на короткий миг прикрыть его, сожженная окаянными, а друг спрятал. Я выучил тот урок, стал осмотрительнее, злее — и отомстил. Они в свою очередь не простили и навсегда восстали против меня, готовя другого князя. Но второй раз меня поймать непросто, сами видите: в конце концов, я все еще жив, хотя они стараются изо дня в день.
Многое можно было переменить, но подросла моя сестра. Окаянная, и к тому же Адепт. Дважды наследница проклятого Атираса — по крови и способностям видьи.
— Тебя пожалеть? — в сварливом голосе адмирала уже не звучала угроза.
— Понять. Катан-жи жаждет власти, которую может обрести через брата. Сейчас они уехали на восток, в закрытый горный поселок, где воспитывают и тренируют окаянных. Малыш Го хочет тайком от меня взять жену из их числа. Вдвоем с Жи эти стервы рассчитывают свести меня в могилу. И сведут, если я вынужден буду воевать на два фронта. Мне нужен мир. Мир и поддержка.
— Архипелаг не может выступить против окаянных, — тихо ответила Силье за отца, — такое уже было. Давно, при моем пра- пра- прадедушке. История ночи, когда горели корабли, а люди не находили спасения даже в воде, до сих пор вызывает ужас.
— Я не прошу так много. Возможно, Вы…
— Хватит выкать, — буркнул Лайл Бэнро, поднимаясь с дивана, — и оставь кислятину девчонке. Я налью тебе рома, потому что разговор получается невеселый. Хотя мир тебе, может, и будет. Что с того?
— Может, ты знаешь, где на суше или в океане уцелели Говорящие с миром? — спросил князь, не в силах скрыть волнения. Ради этого вопроса он вышел в океан.
— Мир наш на грани больших бед. Пострадавший менее соседей Карн гибнет, сама природа разрушается, распадается. Я не могу не видеть, князю ведомо больше, чем прочим. Еще немного — и…
— Прости, князь, — адмирал снова устроился в подушках, прихватив бутылку.
Хлебнул прямо из горлышка, игнорируя гневный взгляд фиолетовых глаз. — Их больше нет. Когда я был молод и правил отец, я искал с немалой эскадрой на юге, у берегов пустынь Обиката, неведомых тебе. Этот барк был построен не для боя или торговли, а для поиска. Он видел берега жарких влажных лесов Мзиари, где люди черны, как демоны и малы, как дети. Стоял на якоре ввиду подпирающих небо хребтов Ака, народ которых желт и чужд наших обычаев. Мой старший сын водил «Упорный» во льды Шемита. И все зря. Где-то о них еще помнят, как о древней легенде, а в иных местах и память уже погибла.
— Я не верил.
— Искали и прежде. Пробуем до сих пор. Надежды нет. Что еще ты хочешь получить от океана?
— Оставь у себя моего сына. Скажем, заложником мира. В Карне ему не жить.
— Юнгой к Силье твою сухопутную крысу за жалких две бутылки вина? Ты рабов покупаешь дороже. Наглец.
— Если дело только в вине, — осторожно улыбнулся Риннарх, — то мы сговоримся.
— Вопрос в доверии.
— Отец, я решила, — опять вмешалась Силье. — Сам предложил мне юнгу, теперь не спорь. Я провожу нашего гостя до порта. Загружу Акулу вином, приму обещанного юнгу, и тогда мы узнаем, насколько честен с нами князь.
— Не смей! Ты знаешь…
— Вот именно. Сам сказал — вопрос в доверии.
Корабли обогнули мыс Сигнальный, увенчанный маяком. Церемониальная галера теперь шла первой, хоть и совсем рядом. С высокого синего борта гвардейцам громко советовали не глушить веслами рыбу, укладывая их плашмя на воду. Еще рекомендовали искать океан снизу, а не сверху. Кричали, что, как ни странно, порт приближается, вопреки всем стараниям гвардии Карна, потому что приливное течение сильно, оно побеждает.
На рейде, в виду пустых пирсов, «Акула» бросила якорь, а князь и Силье снова перешли на «Златокрылый», просигналили на берег доставку вина со складов.
Учитывая мореходный опыт галерников, подвезти запрошенное должны были как раз к концу швартовки.
Так и вышло.
Вот только помимо сына с охраной и груза бочек и бутылей на причале у трапа Риннарх с неприятным удивлением обнаружил пару окаянных из портового гарнизона.
Чуть поодаль рыскал встревоженный городской Голова в сопровождении начальника порта. Князь знал — эти и против окаянных по его слову стражу поднимут, но до беды доводить хороших людей — последнее дело. Подозвал обоих, указал на «Акулу», ожидающую поодаль знака к швартовке или отходу из порта, и подтвердил ее права на груз. На черной галере приняли сигнал — все же швартовка — переложили руль и осторожно двинулись к причалу, чтобы встать рядом со «златокрылым» и принять вино. В это время окаянные в своих жутковатых балахонах ступили на трап княжеского судна.
— Я не приглашал вас, можете быть свободны, — ровно приказал Карн.
— Наш долг быть здесь, — поклонились обе, не сдвинувшись с места. — У женщины редкой силы дар, мы его заметили с берега, издали, она должна следовать за нами.
— Она не принадлежит Карну и не может стать причиной войны. — Князь шагнул, вставая между Силье и видьями огня. Новость его не удивила, он ожидал чего-то подобного. — Вопрос закрыт.
— Ваша светлость…
— Моя. Милостью богов князя Карна, — холодно подтвердил Риннарх. — Обе — немедленно вон. Можете не уточнять, что сообщите о моем решении сестре. Я тоже с нетерпением жду ее скорого возвращения.
Окаянные поклонились, пряча бешенство в тени шляп, и пошли прочь, двумя темными кляксами пятная залитый вечерним солнцем настил. Силье чуть слышно вздохнула и вдвинула клинок в ножны.
Погрузка прошла быстро, и на закате «Акула» покинула порт, увозя молоденького юнгу с обгорелым голым черепом и смертной тоской во взгляде. Словно, уходя на галере, он предавал отца.
Риннарх Тарпен Карн считал совсем иначе. Сегодня он впервые за двадцать лет будет спать спокойно.
При каждом шаге мох упруго спрессовывался, ласково щекоча свод стопы, пропитывался прохладной влагой, на миг наполняющей след, и снова выпрямлялся во весь рост, стирая отпечаток и стряхивая воду с мелкой гребенки листочков-игл.
Время от времени я нагибалась, срывая на ходу несколько особенно крупных и наглых ягод переспелой черники. Болото имело дурную репутацию, близко от него не селились, так что прятаться чернике под листьями было не от кого. Комары взвивались жадными смерчами, обнадеженные редкой поживой, зудели над головой слепни, сплачиваясь в голодный колокол, но жалить снавь не спешили — чуяли, что я тут не чужая.
