— Где мама? Я хочу к моей маме.
И мне стало интересно. У меня никогда не было одной мамы. Как и для всех остальных детей в интернате, для меня мамой становилась та женщина, которая заступала на смену, а эта девочка, жаждала свою собственную. Почему? Так, движимая любопытством, я пошла знакомиться.
Каждую ночь Наташка ревела в подушку, и к ней всегда приходила одна и та же нянечка — старая Валя. Она гладила Натку по голове и успокаивала говоря:
— Не плачь, мама не может больше быть рядом. Боженька забрал ее к себе, но она очень тебя любит и оберегает с небес.
Тогда я стала завидовать. Почему это ее мама с небес оберегает, а меня нет? Днем я смотрела в небо и пыталась найти там Наташкину маму. Однажды, мальчишки из старшей группы загнали Наташку в угол и стали отнимать игрушку, которую девочка везде таскала с собой. Та плакала, но чебурашку не отдавала. Тогда чтобы помочь, я ворвалась в толпу и закричала:
— Не трогайте ее, вас ее мама накажет! Она за Наташкой с небес смотрит.
А пацаны только рассмеялись.
— Умерла ее мама. Нет ее больше. И боженьки никакого нет! — Так я первый раз столкнулась с понятием о смерти.
* * *
Проводы состоялись как принято, на третий день. Яникогда не присутствовала на похоронах. Как-то миновало. Не было престарелых родственников. В этом, наверно заключается единственная прелесть сиротства. Ты не ждешь смерти, не боишься потерять кого-то любимого, в силу чего совершенно не задумываешься о конце. Для меня «конец жизни» всегда был понятием абстрактным. Да, это должно случиться, но очень не скоро. Потому, столкнувшись с кончиной близкого, я пребывала в состоянии прострации. Вроде бы со мной что-то происходит, а в то же время и не со мной. Смотрела на все как бы со стороны.
По дому ходили люди, много незнакомых людей. Некоторые, хлюпая носом, утирали слезы, другие грустно смотрели по сторонам, третьи — пряча глаза, о чем-то шушукались, но ко мне это отношения не имело.
Я смутно помнила, как на выносе шла за гробом, как стояла в церкви на отпевании, как кидала пригоршню земли на крышку, так как сама с Лией еще не попрощалась. Понимание, что никогда больше не увижу этого человека, не наступило.
А еще я винила себя. В голове крутилось множество «если», которые постоянно сменяя друг друга, все ближе подбирались к истоку моего бытия и еще дальше — до вероятностей. Если бы мои родители не встретились, или еще глубже, если бы моего пра-пра-пра-кого-то не отправили за грань… Таким макаром, можно и до сотворения мира добраться. Все это бессмысленно, и в целом я понимала это и соглашалась.
Коля, как ни странно, держался молодцом, лучше, чем я. Все делал сам. И в Караульное съездил договориться с иереем об отпевании, и на кладбище сходил на счет места узнать, и автобус для похорон нашел. С соседками условился про поминки; кто на стол поможет накрыть, кто обмывать будет. Оно может и лучше, так ему времени на раздумья не оставалось.
Саша разрывался между мной и братом. Я видела как тому тяжело и старалась сделать так, чтобы не быть одной. Тогда он охотнее оставлял меня и отдавал всю свою поддержку Николаю.
Когда поминальная трапеза закончилась и последний человек покинул дом, мы собрались на кухне за столом. Коля принес траурную фотографию и поставил на подоконник, смотреть на нас.
— Почему ты не забрал ее домой? — спросил Саша. — Почему оставил лежать здесь?
— Это и есть ее дом, — вздохнул Коля. — Другого, она не знала.
— Все же…
— Нет, мы это уже обсуждали, — обрубил Николай. — Она любила этот мир, любила этого Бога, любила эту землю. И я хочу, чтобы вокруг Лии, было то, что ей нравилось, а не мифическая родина, которая предала ее, отняла воспоминания, а под конец и саму жизнь.
— Прости.
— Ничего, я знаю, что тебе не понять. Ты не жил, так как мы. — Мужчина поднялся и подошел ко мне. — Не кори себя Лаари. Это не твоя вина. — Он похлопал меня по плечу. — Просто ее время пришло еще тогда на лестнице. И тебя не должно было быть рядом. Ее время пришло раньше, чем хотелось бы, вот и все, — договорил Коля и он оставил нас одних.
— Как же он теперь? — спросила я.
— Не знаю. — Саша пожал плечами. — В моем мире, он бы ушел за ней.
— Он же не покончит с собой? — охнула я.
— Нет, что ты. Убивать себя не принято, — удивился мужчина и добавил. — Это в нашем мире, а в этом не знаю.
— Разве исход за любимым, не то же самое самоубийство? — возразила я.
— Нет, конечно нет. Исход это не смерть, это возрождение. Это новая, другая жизнь. Жизнь в памяти.
Я не понимала. Для меня жизнь определялась наличием материальной оболочки с которой ты себя отождествляешь. Даже если предположить, что возможно существование чистого разума, без тела, разума самодостаточного, самосознающего, обладающего индивидуальностью, на кой черт ему понадобится смертная оболочка, ограничивающая выражение во всех отношениях? Тело надо кормить, поить, оно болеет, стареет и вообще требует к себе очень много внимания.
— Разве жить в памяти, значит здесь и сейчас? Разве ты сможешь придумать или сделать что-то новое, что-то чего никогда не было? — Память состояние консервации на мой взгляд. Как кильку в банку засунули, она вроде и есть, и нет.
— Ты не понимаешь.
— Не понимаю, — согласилась я, — Объясни!
— Исход — это продолжение жизни. Пусть не в этом месте и времени, пусть не сейчас. Скорее ты существуешь везде сразу. А часть тебя возродиться в ком-то другом, когда придет время, возродиться кусочком твоей крови, твоей сущности. — Да, Саша умел запутывать. Или это мне, еще не причастной к их культуре, все кажется таким сложным.
Мы замолчали. Что тут можно сказать? Принимать решение за другого человека — неправильно, даже если вы не согласны с его выбором. Вот что хорошего принес мой собственный? Я спасла Лию тогда в погребе, но для кого? Для нее или для себя? Сейчас склонна думать, что для себя. Хотя и это тоже неправильно, имея возможность помочь, разве можно поступить по-другому?
Опять вопросы, вся жизнь — сплошные вопросы. Когда то в детстве, один мой друг шести лет, серьезно так сказал, посмотрев на стадо буренок. «Эх, если бы я был коровой»! И сейчас я, наконец, его поняла. Быть коровой, это так просто, с нашей человеческой точки зрения. Жуешь траву, даешь молоко, а все остальное тебе предоставляют; и загон от непогоды, и охапку сена с холодный зимний день, и воды напиться. И не поругает тебя никто за ошибки и ужина не лишит. Эх, если бы я был коровой! Чем вам не мечта?
Так мы и сидели некоторое время, задумавшись о своем.
— Что будет потом, после перехода? — наконец спросила я.
