– Давит одеяло! – фыркнул Конан. – Чего только не услышишь, общаясь с цивилизованными людьми!
– Легко тебе говорить, верзила. – обиделся стигиец.
При виде могучей, бугрящейся мышцами фигуры варвара трудно себе было представить, что его могло «давить» одеяло. Однако хрупкий стигиец – другое дело. Какая-нибудь баранья шкура или набитый войлоком матрас вполне могли сжать его грудную клетку и вызвать кошмары.
– Ладно, не обижайся, – миролюбиво отозвался Конан. – Лучше продолжай. Интересно.
– Мне снились страшные вещи. Отрубленная голова моего брата, превращенная в рубин…
– А разве твоему брату отрубили голову? – удивился Конан.
– Это же сновидение! – объяснил стигиец.
– А разве оно не пророческое или что-то в этом роде?
– Нет, просто сновидение. Только страшное.
– Нет ничего страшного в отрубленной голове, – заявил Конан. – Я самолично отрубал головы и могу тебя заверить, что нет ничего более мирного, молчаливого и безопасного, чем…
– О боги! Я говорю о своем брате! – возопил стигиец.
– Ты ведь его даже ни разу не видел, насколько я понимаю.
– Неважно. Мы с ним одной плоти. Словом, я не буду тебе больше ничего рассказывать…
Чуть помолчав, Гирадо добавил.
– И эта красная, полупрозрачная голова имела мое лицо. И она пыталась мне что-то сказать, но ее губы были скованы рубином.
– Как это? – заинтересовался Конан.
– Я хотел сказать: она была рубиновая и потому не могла шевелить губами.
– Красивый сон, – помолчав, оценил Конан. – А потом?
– Потом ты начал меня трясти. Рубиновые грезы рассыпались, я увидел серенький свет и твою физиономию. Но этот дракон! Как ты сумел завоевать его уважение?
– Что-то я не заметил, чтобы старый Мемфис проявлял ко мне уважение! Просто мы с ним поболтали. Точнее, я поболтал с неким сварливым старикашкой, который бродил по этой пещере и случайно плюнул в изображение бога… или в самого бога. А вот и он!
Они вошли в подземный зал с озером, посреди которого на каменном лотосе восседала прозрачная статуя божества.
Теперь, когда полнолуние миновало, капли с потолка падали реже, и статуя сделалась меньше. Конан предположил, что к новолунию изображение божества (или же само божество – этого он так до конца и не понял) становится совсем маленьким. Тем не менее глазам путников предстала довольно внушительная картина: почти совершенно прозрачный бог, застывший в спокойной, отрешенной позе, глядел на них из-под полуопущенных век равнодушно и слепо; на холодных, выпяченных губах застыла полуулыбка, которая в любое мгновение, казалось, может обернуться злобным оскалом или приветливым смешком.
Отраженная в неподвижной черной водной глади, статуя казалась двуглавой.
– Клянусь Бэлит! – шепнул стигиец. – Здесь жутко!
– Пока он не шевелится, все в порядке, – отозвался варвар, пожимая плечами. – По мне так, все статуи богов ничего не стоят, пока они остаются статуями.
В это мгновение прозрачный бог открыл глаза и осторожно шевельнул рукой. По озеру пробежали круги.
– Ты касался воды? – спросил киммериец у своего спутника.
– Нет. Тебе тоже показалось?
– Кром! Проклятье! Ничего не показалось! Он оживает, и одному только Нергалу известно, почему!
* * *
– Люди… – пронеслось эхом по подземной пещере, и это простое слово отзывалось от стен много раз, то глухо, то гулко, пока наконец не начало звучать зловеще, словно представляло собой какое-то древнее могущественное заклинание, – Люди…
– Да, мы люди! – выкрикнул Конан, желая разрушить очарование страха. – А ты – всего лишь ледяная статуя!
– Я бог, – загремело вокруг. – Я бог! Ничтожные, жалкие люди!
– Мы друзья Мемфиса, – бойко проговорил стигиец, размахивая амулетом причудливой формы. На коротком жезле сидело изображение дракона, раскрашенного красными и золотыми полосами. Чуть ниже дракона имелось синее кольцо, с которого свешивались цепочки, кисточки, причудливо завязанные узелками шелковые шнуры и колокольчики, Все это брякало и развевалось, однако на ожившего ледяного бога не производило ни малейшего впечатления.
– Я Амида, спящий здесь, во тьме, тысячи лет! – сказал он. – Дракон Мемфис превратил меня в крошечного карлу и оледенил мои члены. Много тысяч лет длилось наше противостояние. Мы видели, как пала Атлантида, но и это не остановило нашей вражды. Нам не было дела до страданий людишек, ведь мы были равными противниками и стоили друг друга. Только это нас и занимало. Но вот Мемфис заручился помощью людей, этих ничтожных созданий… Я ненавижу людей! – взревел вдруг Амида, и по его телу побежали струйки оттаявшей воды. – Это дьявольское отродье! Их жизнь коротка, но за эти считанные мгновения, что они проводят на земле, они успевают совершить столько добра и зла! Богам потребовались бы столетия, чтобы сравняться в счете с человеком.
Люди стали союзниками Мемфиса. Он научился принимать их облик. Этот облик был, с их точки зрения, весьма несовершенным и даже смешным, и поэтому они полюбили его. Вот загадка человека! Человек может полюбить уродливое и смешное. Человек может полюбить отталкивающего старикашку, который забывает половину из того, что ему только что рассказали. И Мемфис понял это, и научился этим пользоваться.
А я никогда не снисходил до людей. Меня не интересовали их убогие тайны. Мне не хотелось заключать с ними союз. Я предпочел бы, чтобы их никогда не было!
И однажды я поплатился за свою гордость. Мемфис со своими отвратительными союзниками подстерег меня и набросил на меня сеть из своих чар. Спустя короткое время я, побежденный, поверженный, униженный, был превращен им в крошечную уродливую статуэтку и помещен здесь, в этой пещере, посреди озера.
Мемфис приковал меня к каменному лотосу, так что он стал моей тюрьмой. Но день и ночь сверху падают на меня благодетельные капли воды. Чем полнее луна, тем гуще и чаще эти капли, тем быстрее расту я. Ледяной покров в точности повторяет форму статуэтки, только увеличивает ее в размерах. Но увы, каждый месяц луна начинает убывать, и лед тает, а прозрачная статуя делается все меньше…
Конан присмотрелся и увидел, что внутри ледяной глыбы мерцает что-то темное. И это что-то было статуэткой, как и говорил Амида. Статуэткой, полной жизни и ненависти. Но она не могла двинуться с места и только пыталась прожечь своих собеседников яростным взглядом больших, узких глаз.
А лед статуи все плавился. Озеро, окружающее пленного Амиду, вскипало, по черной воде плыли пузыри, в которых причудливо отражалось пламя свечей. От лотоса, волнуясь, разбегались круги.
