Ознакомительная версия.
— Странно, а эти никуда не делись.
Отпер дверь и пропустил меня вперед. Я скользнула в прихожую, умирая от любопытства. Квартира была мансардной, со сводчатым потолком. Даже толстый слой пыли на мебели и полу не портил впечатления. Каждый предмет интерьера гармонировал с остальными, дизайном занимался мастер — это сразу бросалось в глаза.
Я заглянула в каждую из комнат. Одна была спальней, с огромной кроватью. Во второй жил ты — это я поняла сразу. Все там дышало тобой — но не таким, как сейчас, а прежним, незнакомым мне. Стол, заваленный книгами и дисками, старый компьютер, модель парусника на подоконнике… Мне захотелось войти и все потрогать — и книги, и парусник, и гантели на полу, но робость, охватившая еще на лестнице, не позволила это сделать.
Следующая комната была студией. Стеклянный потолок, огромные лампы, драпировки. На стенах — художественные фото: ню, портреты, городские пейзажи. Войти и рассмотреть как следует я опять побоялась. Но отчего-то подумалось, что мастер известен и мне, скорее всего, знакомо имя.
— Кто здесь работал?
Я не сомневалась, что ты следуешь за мной — правда, тихо, деликатно. Не услышав ответа, обернулась. За спиной никого не было. Вернувшись в прихожую, застала тебя на пороге. Ты так и не переступил его, застыл, вцепившись в косяк, и костяшки пальцев были белыми.
— Возьми любую вещь, которую можно продать, и пойдем отсюда.
Я ощутила вдруг то, что ты сейчас испытывал — накатило волной, смяло и оглушило. Ужас, отвращение, кромешная тоска… На ощупь, не в силах оторвать от тебя глаз, нашла на столике в прихожей статуэтку — то ли подсвечник, то ли часы.
— Это подойдет?
— Вполне. Только заверни, — ты содрал драпировку с вешалки. — А то нас примут за грабителей.
Голос был спокойным. Если б не руки и не глаза…
На лестнице ты догадался взять у меня тяжеленную бронзу. Выйдя на улицу, я поймала такси. В машине ты молчал, обняв статуэтку, и дома, свалив ее в угол прихожей, тоже не произнес ни слова.
— Может, расскажешь?.. — Твое каменное молчание вкупе с тем, что я испытала в пустой квартире, измучило меня вконец.
И ты сжалился.
— Хочешь все узнать? Да, ты имеешь право. Мы ведь договорились: никаких тайн. Слушай.
Ты заговорил, меряя шагами комнату. От этого у меня зарябило в глазах, и я попросила тебя сесть. Тогда ты рухнул на пол у моих ног и сжал мои руки с такой силой, что я вскрикнула. А ты рассмеялся. Отшатнулся, упал на спину, обхватив себя руками за плечи, и хохотал.
Мне стало страшно. Что делать? Как тебе помочь?..
— Не бойся. Сейчас я справлюсь с истерикой… — Ты глубоко вздохнул, словно перед прыжком в ледяную воду, и заговорил ровно: — Да, мы были в моем доме. Там, где я родился и жил. У тебя замечательная семья: дружная, теплая, такая как надо. Но не идеальная. А моя была идеальной. Не веришь? Отец был известным фотохудожником, очень известным и преуспевающим. Уверен, ты знаешь его имя, не можешь не знать в силу профессии, но сейчас это не важно. Он был в два раза старше матери и уже знаменит, когда они познакомились. Девочка из провинции, приехавшая поступать в театральный. И ведь поступила! Педагоги отмечали у нее незаурядный талант, пророчили яркое будущее. Ей удавались и характерные роли, и лирические. Но, встретив отца, она бросила вуз за год до выпуска и всю себя посвятила ему. Роль домашней хозяйки выходила у нее столь же блестяще, что и роли на учебной сцене. Через год родился я. Жданный и богоданный. Избалованный любовью с самого рождения. Родители были для меня и полубогами, и близкими друзьями — в одно и то же время. Они никогда не повышали на меня голос, у них всегда находилось для меня время. Любой домашний праздник превращался в увлекательный спектакль, в капустник, в карнавал. Мамино семейное прозвище было Мэри Поппинс — она готовила эту роль для дипломного спектакля. Она казалась воплощенной сказочной няней-феей, неутомимой и доброй выдумщицей. Все одноклассники любили бывать у меня, на дни рождения и новый год приходили толпы…
Ты рассказывал, а я видела. Видела женщину в смешной соломенной шляпке с маками и васильками. Она с хохотом носилась в гурьбе мальчишек с завязанными глазами, вытянув руки, но сама попалась в объятия крупного мужчины с седой лохматой головой и по юному блестящими глазами.
— …Я увлекался попеременно всем на свете — от античной мифологии до кругосветных путешествий. Учился не блестяще, на тройки-четверки: жаль было терять время на школьную тягомотину. Но родители и не требовали пятерок, а все мои увлечения активно поддерживали. Помню, отец помогал мне мастерить парусник в пору увлечения географией, попутно рассказывая о Колумбе и Куке, и клятвенно обещал, что подарит мне на восемнадцатилетие морское путешествие. А когда я "заболел" астрономией, они с мамой оклеили потолок в детской огромной картой звездного неба с подсветкой — купленной, кажется, в Дании, и я мог перед сном лицезреть любимые созвездия. И еще — они жить не могли друг без друга. Скрывая нежность за шуточными прозвищами и розыгрышами, постоянно устраивая маленькие сюрпризы, заливаясь краской, когда я, неожиданно врываясь в комнату, заставал их целующимися, словно два школьника… Я не знал, что может быть по другому — для меня это была норма. Ну, может, чуточку забавная. Дома было так здорово, что я не бывал в гостях у приятелей и не мог наблюдать другие виды отношений между родителями. Был свято уверен: когда вырасту, найду себе невесту, смеющуюся и легкую, как мама, и буду всю жизнь носить ее на руках. С двенадцати лет, кстати, именно для этого тренировался с гантелями… После школы поступил в медицинский. Мог пойти по стопам отца — кое-какие способности были. Но не хотел, чтобы меня все время с ним сравнивали (видимо, догадываясь подсознательно, что сравнение будет не в мою пользу). К тому же казалось, что это так благородно — спасать людей. Родители чуть-чуть огорчились — они были творческими людьми, и естественно, им хотелось, чтобы единственный сын выбрал ту же стезю. Но вида не подали. Отец вручил по поводу моего зачисления хорошую сумму — для "сбычи мечты". И я сбыл мечту — сделал шикарную татуировку пернатого божества, поскольку в семнадцать лет изрядно подсел на ацтеков и майя. Помню, три дня температурил и мама была в панике, но отреагировала, как надо: "Супер! Отныне ты стал поистине неотразимым", а отец похвалил: "Ты прошел инициацию, сын, выдержал пытки. Теперь ты мужчина"…
Ты расстегнул рубашку и показал меднолобый профиль в короне из перьев. Словно я его не видела прежде. Ацтекский бог был бесстрастен, и ты, как мне почудилось, пытался перенять у него его состояние.
Ознакомительная версия.
