Он может сегодня погибнуть. А если не он, то Родриго.
Вот чем все кончилось. Неужели смертные — всего лишь игрушки в руках богов, которым они поклоняются, чтобы богам было кого мучить перед смертью?
Существовала договоренность, достигнутая герольдами Ашара и Джада, что командующие обеих армий встретятся на поединке перед боем, чтобы их боги показали свою волю и могущество. Один из старейших воинских обычаев.
Догадывались ли они каким-то образом, что такой день может наступить? Не скрывалось ли это ужасное предвидение за теми последними словами, которые были сказаны во тьме Орвильи? Или оно проявилось еще раньше, в Рагозе, когда они смотрели друг на друга в то первое, солнечное утро в саду эмира, через который струился ручей? Они тогда отказались драться друг с другом. Там они еще могли отказаться. Там они могли биться бок о бок.
В тот момент Джеана, глядя на спящего возлюбленного, слушая звуки просыпающегося лагеря, дала себе обещание: она изо всех сил постарается не заплакать. Слезы — легкое убежище. То, что должно произойти сегодня, требовало от нее большего.
Глаза Аммара раскрылись без предупреждения, яркие и синие, такого же цвета, как ее. Он смотрел на нее. Она наблюдала, как он постепенно вспоминает, что это за день, что это за утро.
Его первыми словами было:
— Джеана, если я погибну, ты должна уйти с Альваром. Он сможет отвести тебя к родителям. Больше идти будет некуда, любимая.
Она молча кивнула головой. Она не доверяла своему голосу. Затем положила голову к нему на грудь, прислушиваясь к биению его сердца. Когда они потом снова заговорили, уже вне палатки, то о каких-то незначительных вещах. Абсурдное притворство, будто этот день — самый обычный, в обычном мире.
«Больше идти будет некуда, любимая».
Джеана стояла на обдуваемой ветром возвышенности рядом с Мирандой Бельмонте д'Альведа, глядя вниз, на равнину между армиями, и ее попеременно бросало то в жар, то в холод, когда заходящее солнце скрывалось в быстро скользящих облаках на западе, а потом снова появлялось из-за них.
Альвар де Пеллино, герольд Вальедо, в белой с золотом одежде, находился рядом с ними в качестве эскорта Миранды. Как и Хусари, отпущенный королем Рамиро сопровождать его герольда.
Хусари теперь стал наместником короля Вальедо в Фезане. Джеана не ставила ему это в вину. Он предпочел Рамиро мувардийцам, сделав свой выбор из двух зол в такое время, когда все они были вынуждены его делать. Зири решил иначе. Он не покинул Рагозу вместе с людьми Родриго. Джеана это понимала. Он не пожелал сражаться под знаменами бога, почитатели которого убили его родителей. Она понятия не имела, что с ним стало. На войне теряешь людей из виду.
Джеана посмотрела вниз. Армии были примерно одинаковыми по численности. Местоположение их тоже было равноценным. Если бы дело обстояло иначе, ни одного из двух командиров здесь бы не было.
Временно объединившиеся войска джадитов не могли прожить в полевых условиях еще одну зиму, а племена пустыни не имели желания вести осаду и брать города измором так далеко от своих песков. Завтра произойдет битва на открытой местности. Большая редкость. Она даже может стать решающей, или все будет продолжаться до бесконечности. Медленные, горькие годы огня и меча, болезней, голода и холода на переломе мира.
Но, прежде чем наступит завтра и армии сойдутся на этой равнине под бело-голубыми и черно-серебряными знаменами, сначала будет сегодняшний закат солнца. Джеана напомнила себе, что поклялась не плакать.
Церемониальные сражения между Ашаром и Джадом происходили на рассвете или в конце дня, в момент равновесия между солнцем и звездами. На восточном небосклоне стояла одна луна — белая, почти полная. Джеана с горечью подумала, что это нарушает столь гармонично задуманную и созданную двойственность.
По нескольку солдат от каждой армии стояли на противоположных сторонах склона под ними. Она знала джадитов, людей Родриго: Лайн, Мартин, Лудус. В действительности в качестве охранников они были не нужны, так как Альвар стоял на холме, а традиции герольдов в этой кампании соблюдались.
«Таковы мужчины», — подумала Джеана, не в силах сдержать вновь подступившую горечь. Война велась со всей жестокостью, какую только можно себе представить, но солдаты — даже мувардийцы — склонялись перед знаменем и жезлом герольда.
И теперь они будут смотреть, как мальчишки, замирая от восторга, благоговея перед древним символом, на то, что произойдет на равнине между войсками. Вызов богов! Каждая вера выставила на поле боя своего великого защитника, своего священного льва! Потом поэты напишут стихи и песни, будут петь их на пирах, в тавернах, во тьме под звездами пустыни.
— Придет ли когда-нибудь такое время, когда родиться женщиной не будет проклятием? — заговорила Миранда, не поворачивая головы. — Когда мы сможем сделать больше, — прибавила она, глядя на равнину, — чем стоять рядом, быть мужественными и смотреть, как наши мужчины умирают?
Джеана ничего не ответила. Она не смогла придумать достойного ответа. До сегодняшнего дня она не считала бременем свою принадлежность к женскому полу, понимая, что ей повезло больше, чем другим — с семьей, с друзьями, с профессией. Сегодня она не чувствовала себя удачливой. Сегодня она могла согласиться с Мирандой Бельмонте. Стоя на этом обдуваемом ветром холме, легко было с ней согласиться.
Внизу послышался новый звук. Обе армии оживились. Раздались громкие крики, звон мечей о щиты.
С противоположных направлений, с севера и с юга, два человека ехали навстречу друг другу через равнину к западу от Силвенеса.
Их никто не сопровождал, поэтому никто не узнал, что именно сказали друг другу Родриго Бельмонте и Аммар ибн Хайран, когда остановили своих коней на небольшом расстоянии друг от друга, одни в целом мире.
Однако через несколько секунд они спешились, развернули своих коней и послали их обратно, туда, откуда они прискакали по траве. Затем снова повернулись лицом друг к другу, и Джеана поняла, что Аммар произнес последние слова, а Родриго ответил ему. Затем они надели шлемы.
Стоя на своем наблюдательном пункте в тот ветреный день, она увидела, как каждый достал из-за спины висевший там круглый щит и вынул из ножен меч.
На шлеме Родриго изображен орел; на шлеме Аммара — узор из виноградных листьев. Она это знала, но видеть не могла: она стояла слишком далеко, и солнце слепило глаза, оно низко висело за спинами обоих мужчин. Они казались всего лишь силуэтами на фоне света, одинокими силуэтами. Даже кони уже отбежали далеко от них.
