И днем, и ночью мы будем мчаться
По черной полосе
Слились воедино
Два призрака шоссе!
Я — король дороги!
Я — король от Бога!
В ад или рай
Сама выбирай!
Жить как все мне скучно.
Мне и смерть игрушка.
Скорость в крови!
Удачу лови!
Мы на лету срывали вечность
А дорога шипела змеей!
Тела светились, словно свечи
В этой гонке такой неземной…
Я — король дороги!
Я — король от Бога!
В ад или рай
Сама выбирай!
Жить как все мне скучно
Мне и смерть игрушка
Скорость в крови!
Удачу лови!…
* * *
Ливия, 10 000 лет назад
Скорее, лошадка! Скорее! Не сдыхай, милая! Ну, давай, еще немного! Еще чуть-чуть! Вот, уже и ограда!
Сати галопом влетел в ворота, чуть не сбив охранявших их родичей, и сразу помчался к стоящему немного на отшибе шатру учителя. Проезжая мимо дома, он увидел Тахру с сыном, приветливо и немного изумленно машущую ему.
— Любимая, прости! Мне некогда!
И поскакал дальше. Тахра лишь удивленно проводила его глазами. Душу охватила тревога.
— Учитель, учитель! Ты должен помочь!
Сати бухнулся с коня прямо на землю, ушибся, но не замечая боли резво вскочил и заковылял внутрь.
— Почему, учитель? — закричал Сати. Ярость бессилия все сильнее и сильнее овладевала им. Как же так? Так же не может быть!
— Не могу. Правда. Ничем не могу помочь.
— Но если ты выступишь на совете?
— То их решимость сделать это только усилится.
— Но учитель?.. — из его глаз потекли слезы отчаяния. Слезы, за которые воину не должно быть стыдно, ибо о каких слезах идет речь, когда окружающий мир рушится, а ты совсем ничего не можешь сделать.
— Я слишком слаб, ученик. Да, я многое могу. Да, я сильнейший среди них. Да, я, как и ты, могу говорить с духами. Но этого мало. В ЭТОЙ битве этого мало.
Когда дерутся воины — все просто. Победит или более сильный, или более ловкий, или более удачливый. Но эта драка не за жизнь. И не с противником, а со своим же сородичем. Со ВСЕМИ сородичами. Она ведется не копьем, не каменным топором, а языком. И я не готов к ней. Слишком много у меня врагов в совете старейшин, слишком многие шаманы боятся меня и оттого ненавидят. Если я заступлюсь, они сделают назло.
— Но учитель! Ты же мудр! Ты всегда знаешь, что кому и как сказать! Ты же всё можешь!
Старый Ной опустил глаза и покачал головой.
— Прости меня, ученик. Да, я мудр. Но не всемогущ. Я всегда добиваюсь своего только потому, что знаю, какую битву могу выиграть, а какую нет. И если не могу — я не вмешиваюсь. А в этом бою у меня нет шансов на победу.
Он вздохнул и виновато втянул голову в плечи.
В третий раз за день мир молодого шамана рухнул. Учитель, мудрый всезнающий учитель, абсолют, стал вдруг обычным стариком. Да, сильным, мудрым, но всего лишь человеком. Обычным человеком. Как и все.
— Но что-то же можно сделать?
— Может быть. Не знаю.
Сати упал на колени и стал зло, с остервенением бить кулаками землю. Свез кожу, потекла кровь. Потом бессильно рухнул и завыл.
— Нет! Нет! Нет! Так не бывает!
Сидящий рядом человек, мгновенно превратившийся из сильного и несгибаемого в сухого и опавшего, виновато безмолвствовал.
Сати успокоился и сел.
— Как на них можно повлиять? Что можно сделать, чтобы они послушали?
Ной отрицательно покачал головой.
— Не спрашивай старика. Ты давно доказал, что умнее и сильнее меня.
— Но ты…
— Я мудрее. Но только потому, что старше. Намного старше. И опытнее. А ты юн и не имеешь опыта. Но ты умнее меня. В твоем возрасте я бы никогда не придумал и не сделал вещи, которые делаешь ты.
— Почему ты так думаешь?
— Понимаешь, каждый учитель в душе мечтает найти ученика, который будет талантливее его. И горе тем, кто не найдет таких, ибо это значит, что он бесполезен.
Но если такое случилось, неизбежен миг, когда ученик станет равным учившему его. А затем сильнее. И постепенно приходит день, когда ученик осознает это.
— Но ты умнее меня, учитель!
— Еще раз говорю, я мудрее. Но все, что я могу тебе теперь дать, ты можешь взять от жизни сам. Понять и использовать.
А я поднимусь к предкам, зная, что мое существование на земле было не бесполезно. Что я ИСТИННЫЙ шаман.
— А я?
— А ты должен идти своим путем. Ты должен сам понять его, твое сердце должно подсказать этот путь. И помочь сделать Выбор.
Сати сидел, обхватив голову руками и думал. Много думал. Пока наконец не понял главного. Того, что неосознанно мучило его все последнее время.
— Да, учитель. Ты прав. Я должен идти по зову сердца. Я сделаю Выбор.
Затем встал и медленно пошел прочь.
Возле выхода его ждала жена, держащая на руках сынишку.
— Тахра, любимая! — он горячо обнял и нежно прижал к себе обоих. — Пожалуйста, выслушай меня!
Девушка, понявшая по его состоянию и голосу, что случилось что-то очень плохое, сильнее прижалась к нему.
— Я люблю тебя, слышишь! И всегда буду любить! Но сейчас иди к дяде.
— Любимый! Что ты говоришь!
— Так надо.
Она отшатнулась и ошарашено уставилась в его глаза.
— Я говорю, забирай сына и уходи в шатер дяди!
Он смотрел на нее не мигая, и она поняла, что это серьезно. И что спорить сейчас или что-то спрашивать бесполезно. Формула развода прозвучала.
— Поверь. Просто поверь.
И он не оглядываясь пошел прочь.
Ее глаза застелили слезы, но Тахра поняла, что поступить иначе нельзя.
Солнце уже почти село. Звезды уверенно сияли на небосводе, радуясь уходу светила и перемигиваясь друг с другом. Но собравшимся внизу было не до веселья.
Больше сотни мужчин и несколько женщин, которые имели право здесь находиться, сидели вокруг большого круга в центре стана и угрюмо молчали. В кругу горел большой костер и десять шаманов из разных родов плясали вокруг него ритуальный жертвенный танец. Ближе всего к костру сидели старцы — совет старейшин племени. Их вид был угрюмее всего. Некоторые, как старый Иоахим, зло сжимали посохи и крутили от досады пальцы. То же делали и некоторые из сидящих вокруг воинов. Две женщины плакали. Их детей сегодня принесут в жертву. Так выпал жребий.
Но было и еще кое-что. Это надежда. Люди смотрели на пляску шаманов и молили про себя Великого Отца, чтобы послал наконец-таки дождь на их сухую истощенную землю. И ради этого, действительно, готовы отдать своих детей.
Сати было не по себе. Он чувствовал людей, чувствовал каждого сидящего. Специально прощупывал всех, одного за другим. Читал их настроение, эмоции. И они ему все более не нравились.
