Путь из Джао э-Тинукай прошел очень быстро для Саймона, он показался каким-то туманным и скользким. Адиту пела на своем родном языке, а Саймон крепко держал ее за руку. Лес вокруг них мерцал и менялся. Они переместились из-под серо-голубого неба прямо в пасть зиме, которая поджидала их, как затаившийся хищник.
Снег лежал на земле в лесу таким толстым холодным одеялом, что Саймону трудно было представить, что Джао э-Тинукай не был укрыт снегом и что он был единственным местом, которое все еще не пускало к себе зиму: здесь, вне заколдованного круга зидайя. Король Бурь добился своего. Но теперь, осознал он, даже этот магический круг был разомкнут. Кровь пролилась в самой сердцевине лета.
Они шли все утро и начало дня, постепенно оставляя за собой лесную чащу и продвинулись к опушке леса. Адиту отвечала на немногочисленные вопросы Саймона, но ни у того, ни у другого не было сил на долгий разговор, как будто зимний холод выморозил ту привязанность, которая между ними некогда была. Хотя ее присутствие часто вызывало в нем чувство неловкости, Саймону было грустно; но мир изменился, и у него не осталось сил для борьбы. Он позволил зиме окутать себя, как сном, и перестал думать.
Несколько часов они шли вдоль быстрой реки, пока не достигли покатого склона. Перед ними лежало огромное водное пространство, серое и таинственное, как чаша алхимика: Погруженная в тень, поросшая деревьями гора высилась посередине, как темный перст.
— Вот твоя цель, Сеоман, — сказала кратко Адиту. — Это Сесуадра.
— Скала прощания?
Адиту кивнула:
— Камень Расставания.
То, что существовало в воображении, наконец стало явью, и Саймону показалось, что он просто из одного сновидения перешел в другое.
— Но как мне туда добраться? Я что, должен плыть?
Адиту ничего не ответила, но подвела его к тому месту, где река впадала в серую воду, с ревом перескакивая через камни. Чуть в стороне у берега на якоре покачивалась серебряная лодочка.
— Приблизительно один раз в сто зим, — сказала она, когда дожди особенно обильны, земли вокруг Сесуадры затапливает, хотя, конечно, такое случилось в разгар лета в первый раз, — она отвернулась, не желая, чтобы стали ясны ее мысли, которые Даже смертный мог бы легки прочесть. — Мы тут и там держим эти гианки — лодки, так чтобы Сесуадру мог посетить каждый желающий.
Саймон коснулся лодки, и ощутил гладкую дощатую поверхность под рукой. Короткое весло из того же серебристого дерева лежало на дне.
— Ты уверена, что мне нужно именно туда? — спросил он, вдруг испугавшись расставания.
Адиту кивнула.
— Да, Сеоман, — она сбросила с плеча мешок и вручила его Саймону. — Это тебе — нет, — поправилась она, — не тебе, а чтобы ты отнес своему принцу Джошуа от Амерасу. Она сказала, что он узнает, что нужно с этим делать, если не сейчас, то вскоре.
— Амерасу? Она это прислала…
Адиту коснулась рукой его щеки.
— Не совсем, Сеоман. Праматерь велела мне это взять, если твое заточение не кончится. Но раз тебя освободили, я отдаю это тебе. — Она погладила его по лицу. — Я рада за тебя, что ты свободен. Мне было больно видеть тебя несчастным. Хорошо, что я узнала тебя, такую редкость. — Она подалась вперед и поцеловала его. Несмотря на все происшедшее, он все равно почувствовал, как учащенно забилось сердце при ее прикосновении. Губы ее были теплыми и сухими и пахли мятой.
Адиту отошла.
— Прощай, Снежная Прядь. Я отправляюсь назад и погружусь в траур.
Прежде чем он успел даже поднять руку, чтобы махнуть ей на прощание, она повернулась и исчезла за деревьями. Он некоторое время постоял, надеясь увидеть хоть какой-то знак, но ее уже не было. Он повернулся, забрался в маленькую лодку и поставил на дно мешок, который она дала. Он был довольно тяжел, но Саймон слишком расстроился, чтобы даже заглянуть в него. Он подумал, как славно было бы уснуть в этой лодке на краю могучего леса. Какое блаженство так вот уснуть и не просыпаться целый год и один день. Но вместо этого пришлось взяться за весло и оттолкнувшись, поплыть по тихой воде.
Саймон греб к Сесуадре, постепенно выраставшей перед ним. Он чувствовал, как его окутывает тишина мира, погруженного в зиму, и ему стало казаться, что он единственное живое существо во всем Светлом Арде.
Долгое время он не замечал, что на вечернем берегу перед ним мечется пламя факелов. Когда он, наконец, заметил, были уже слышны голоса. Ему казалось, у него уже не осталось сил грести, но все-таки удалось сделать еще несколько последних гребков, когда огромная тень — Слудиг? — вступила в воду со скалистого уступа и втащила его на берег. Его вынули из лодки и почти на руках отнесли наверх, там его окружили смеющиеся лица, освещенные факелами. Они казались знакомыми, но ощущение сна не проходило. Только увидев маленькую фигурку, он понял, где он. Он с трудом сделал несколько шагов и заключил Бинабика в свои объятия, не стыдясь слез.
— Друг Саймон! — захлебывался Бинабик, хлопая его по спине своими маленькими ручками. — Добрая Кинкипа! Какая радость! Вот это радость! За то время, что мы здесь, я почти перестал питать надежду, что получу возможность лицезреть тебя.
Саймон не мог говорить из-за слез. Наконец, когда слезы кончились, он опустил человечка на землю.
— Бинабик, — произнес он хрипло. — Он, Бинабик, я видел такие ужасы!
— Потом, Саймон, потом, — тролль твердо повел его за руку. — Пойдем, пойдем на гору. Там костры, имею великую уверенность, что в них происходит приготовление еды. Пойдем.
Маленький человечек повел его в гору. Толпа знакомых незнакомцев сопровождала их, болтая и смеясь. Пламя факелов шипело в мягко падающем снегу, и искры взлетали вверх, чтобы погаснуть на лету. Кто-то из них запел, звук был родной и приятный. Темень опускалась на затопленную долину, а сладостный чистый голос поднимался над деревьями и плыл над черной водой.
Позор дома моего (ситх. )
