Но она сказала только:
— Похоже, там, где ты был, тебе жилось неплохо.
— Это только так кажется, — сказал он. — Я оставался там не по доброй воле.
Роксана разглядывала его лицо, словно забыла, как он выглядит, и гладила мальчика по голове. Волосы у него были такие же черные, как у матери, но глаза были другие и смотрели на него неприветливо.
Сажерук потер друг о друга ладони и зашептал своим пальцам слова на языке огня, пока с них дождем не посыпались искры. Там, где они падали на каменистую землю, вырастали цветы, красные цветы с лепестками из язычков пламени.
Мальчик таращился на них с испуганным восторгом. Потом опустился на корточки и протянул руку к огненным соцветиям.
— Осторожно! — предупредил Сажерук, но было уже поздно.
Мальчик смущенно сунул в рот обожженные пальчики.
— Значит, огонь тебе тоже повинуется по-прежнему, — сказала Роксана, и в ее глазах впервые промелькнула улыбка. — Похоже, ты голоден. Пойдем.
И она молча пошла к дому. Мальчик все еще смотрел на огненные цветы.
— Я слышал, ты выращиваешь травы для знахарей. — Сажерук нерешительно остановился в дверях.
— Да. У меня даже Крапива покупает.
Крапива, крошечная, как гномик, вечно недовольная и молчаливая, как уличный попрошайка, которому вырезали язык. Но лучшей знахарки не найти на целом свете.
— Она так и живет в старой берлоге на опушке леса?
Сажерук наконец зашел в дом. Притолока была до того низкая, что ему пришлось пригнуться. В нос ударил запах свежего хлеба.
Роксана положила на стол каравай, достала сыр, оливковое масло, маслины.
— Да, но она там редко бывает. Крапива стала совсем чудная, бродит по лесу, разговаривает с деревьями и сама с собой, выискивает травы, которых еще не знает. Иногда пропадает на долгие недели, поэтому люди все чаще приходят ко мне. Крапива кое-чему научила меня за эти годы. — Роксана говорила, не глядя на него. — Показала, как вырастить на грядке травы, которые обычно растут только в лесу: медвежье ушко, кислицу, красные анемоны, из которых делают свой мед огненные эльфы.
— Я и не знал, что эти анемоны тоже лечебные.
— А они и не лечебные. Я посадила их потому, что они мне о ком-то напоминали.
Тут она наконец взглянула на него.
Сажерук потянулся к пучку трав, которых много свисало с потолка, и растер сухие почки между пальцами. Это была лаванда, в которой любят прятаться гадюки, — целебное зелье от их укусов.
— Я думаю, травы растут у тебя только потому, что ты им поешь, — сказал он. — Разве повсюду не говорили раньше: «Когда Роксана поет, расцветают даже камни».
Роксана отрезала от каравая несколько ломтей и налила в миску оливковое масло.
— Я пою теперь только им, — сказала она. — И моему сыну. — Она пододвинула к гостю хлеб. — Ешь. Только вчера испекла.
Роксана повернулась к нему спиной и стала у окна.
Сажерук потихоньку осматривался, макая в масло ломоть хлеба. Два мешка соломы и пара одеял на кровати, скамья, стул, стол, кувшины, корзины, бутылки и миски, пучки сухих трав под потолком, густо-густо, как в берлоге у Крапивы, и сундук, выдающийся роскошью среди этой скудной обстановки. Сажерук помнил торговца тканями, который подарил его Роксане. Его слуги насилу дотащили сундук, до краев полный шелковыми платьями, расшитыми жемчугом, с кружевной отделкой на рукавах. Интересно, они до сих пор лежат в сундуке? Нетронутые, непригодные для возни на грядках.
— В первый раз я пошла к Крапиве, когда заболела Розанна. — Роксана заговорила, не оборачиваясь к нему. — Я тогда даже не знала, как сбить жар. Крапива показала мне все, что умела, но нашей дочери ничто не помогало. Жар все усиливался, и я повезла ее к Филину. Я привезла ее в лес, к феям, но они мне не помогли. Может быть, они бы сделали это для тебя, но тебя не было.
Сажерук увидел, как она утирает глаза тыльной стороной ладони.
— Небесный Плясун мне рассказал.
Он понимал, что это совсем не те слова, однако не мог найти других.
Роксана кивнула и снова утерла глаза.
— Говорят, что тех, кого любишь, можно увидеть и после смерти, — тихо сказала она. — Что они приходят к нам по ночам, хотя бы во сне, что наша тоска может вызвать их обратно, хоть ненадолго… Розанна не пришла. Я обращалась к женщинам, которые якобы умеют говорить с умершими. Я сжигала травы, дым которых будто бы вызывает их, и не спала много ночей в надежде, что она придет хотя бы раз… Но это все ложь. Обратного пути нет. Или ты побывал там и нашел его?
— В царстве мертвых? — Сажерук покачал головой с грустной улыбкой. — Нет, я был все же не так далеко. Но поверь, даже там я искал бы путь, чтобы вернуться к тебе…
Как долго она смотрит на него. Больше никто так на него не смотрел. И он снова принялся искать слова, чтобы объяснить, где он пропадал, — но таких слов не было.
— Когда Розанна умерла… — Казалось, язык Роксаны немеет от этого слова, как будто оно может снова убить ее дочь. — Когда она умерла у меня на руках, я поклялась себе: никогда больше я не буду такой беспомощной, если смерть попытается отнять кого-то из моих близких. С тех пор я многому научилась. Может быть, сейчас бы я ее спасла. А может быть, и нет.
Она снова посмотрела на него, и, отвечая на ее взгляд, Сажерук не пытался скрыть свою боль, как делал обычно.
— Где ты ее похоронила?
Она кивнула на двор.
— За домом. Там, где она всегда играла.
Он повернулся к открытой двери, чтобы увидеть хотя бы землю, под которой лежит его дочь, но Роксана удержала его.
— Где ты был? — прошептала она, прижимаясь лбом к его груди.
Он погладил ее по голове, по тонким седым прядкам, паутинкой опутывавшим черные волосы, и уткнулся в них лицом. Она по-прежнему кладет апельсинные корки в воду, которой моет голову. Этот запах поднял такую волну воспоминаний, что у Сажерука закружилась голова.
— Далеко, — сказал он. — Я был ужасно далеко.
И так и стоял, прижимая ее к себе, не в силах поверить, что она снова здесь, не как бледное, ускользающее воспоминание, а из плоти и крови… и не прогоняет его.
Сколько они так простояли, он не знал.
— А старшая? Как поживает Брианна? — спросил он наконец.
— Она живет в замке, вот уже четыре года, в услужении у Виоланты, невестки герцога, которую все называют Уродиной.
Роксана высвободилась из его объятий и пригладила туго затянутые в узел волосы.
— Брианна поет для Уродины, присматривает за ее избалованным сыном и читает ей вслух. Виоланта помешана на книгах, но у нее слабое зрение, поэтому она не может читать сама, не говоря уж о том, что ей приходится делать это тайком. Герцог считает, что читающая женщина — это неприлично.
— Но Брианна умеет читать?
— Да, и моего сына я тоже научила.
— Как его зовут?
— Йехан. Как его отца.
Роксана подошла к столу и потрогала стоявшие на нем цветы.
— Я его знал?
— Нет. Он оставил мне эту усадьбу. И сына. Разбойники подожгли наш амбар, он побежал туда, чтобы спасти скотину, и погиб в огне. Странно, правда — я любила двоих мужчин, и одного огонь сожрал, а другого защищает.
Она долго молчала, потом заговорила снова:
— Поджигателей послал тогда Огненный Лис. Под его водительством они обнаглели еще больше, чем при Каприкорне. Баста и Каприкорн исчезли тогда же, когда и ты — ты это знал?
— Да, я слыхал об этом, — пробормотал он и не мог оторвать от нее глаз. Как она хороша! Невероятно хороша. Смотреть на нее было почти больно.
Роксана снова подошла к нему, и теперь каждое ее движение напоминало Сажеруку о том дне, когда он впервые увидел черноволосую танцовщицу.
— Феи и вправду хорошо постарались, — сказала она тихо, гладя его лицо. — Если бы я не знала, как все было, я бы подумала, что шрамы у тебя на лице нарисованы серебряным карандашом.
— Какая милая ложь, — ответил он так же тихо.
Роксана знала, откуда взялись шрамы, лучше всякого другого. Они оба никогда не забудут этот день — день, когда Змееглав приказал ей петь и танцевать для себя. Каприкорн тоже был там — с Бастой и прочими поджигателями, и Баста таращился на Роксану, как кот на вкусную птичку. Он повсюду таскался за ней, обещал ей золото и драгоценности, льстил, угрожал, а она все отказывала ему — и наедине, и при всех. И тогда Баста велел разузнать, кого она ему предпочитает. Он подстерег Сажерука на пути к ней с двумя помощниками, которые держали его, пока Баста кромсал ножом его лицо.
— Ты не вышла больше замуж после смерти мужа?
«Идиот! — мысленно обругал он себя. — Ревнуешь к мертвецу».
— Нет. Единственный мужчина в этой усадьбе — Йехан.
Мальчик появился в дверном проеме так внезапно, словно все время подслушивал и только ждал, когда же произнесут его имя. Он молча протиснулся мимо Сажерука и сел на скамью.
