Когда Ршава вернулся в свою резиденцию, он обнаружил, что не может вспомнить ни слова из разговоров, которые он вел после ухода Ингегерд. Он думал о ней и о том, почему не захотел с ней спорить, а все остальное просто вылетело у прелата из головы.
Ответ, однако, пришел, когда Ршава уже засыпал и совсем об этом не думал. Он резко сел на кровати в темной спальне.
— Фос! — воскликнул он и очертил на груди солнечный круг.
Тогда, в храме, он задал себе неправильный вопрос. А правильный звучал так: «Стал бы я с ней спорить, если бы не хотел ее?»
И теперь, в темноте, зримо напоминавшей ему о Скотосе, прелат молился, молился и молился, позабыв о сне. Целибат никогда не был для него слишком тяжелым обетом… до сих пор. Ршава презирал тех, кто позволял грешной плоти становиться между ними и преданностью благому богу. А теперь, совершенно неожиданно, сам угодил в тот же капкан.
— Она никогда не должна узнать, — прошептал он в темноту. — Никто и никогда не должен узнать.
Но тот, кому больше всего требовалось не знать, был он сам. И он понятия не имел, как этого добиться.
* * *
Некоторые в отряде, проехавшем на юг через Скопенцану, были видессианами: солдатами того облика, какой Ршава видел много раз. Некоторые были халогаями, чей вид ему тоже был знаком — большие и крепкие воины со светлыми волосами, заплетенными в косы и заброшенными на спину. Халогаи носили кольчуги и были вооружены боевыми топорами на длинных топорищах. А некоторые солдаты могли быть и теми и другими: как и на любом пограничье, на стыке империи Видесс и Халоги жило немало людей смешанной крови.
Командовал отрядом узколицый видессианин по имени Петин. Он зашел в храм Ршавы помолиться, и прелат пригласил его к себе выпить вина.
— Да, мы получили приказ уйти из пограничных фортов, — ответил офицер на вопрос Ршавы. — Мы оставили там гарнизоны, какие могли, но… — Он пожал плечами.
— И как скоро халогаи воспользуются тем, что граница осталась почти без прикрытия? — вопросил Ршава. — Полагаю, уже скоро?
Петин лишь снова пожал плечами:
— Зимой на северной границе никто не сможет быстро перемещаться, даже светловолосые варвары. Если благой бог будет милостив, к весне мы уже сможем вернуться в форты. Времени для сражений на юге будет достаточно, и оно может дать нам ответ быстрее, чем халогаи зашевелятся.
— А если не даст?
Офицер-пограничник снова пожал плечами:
— Если к весне не будет ответа, святейший отец, то я и мои люди все еще будем на юге. И то, что произойдет здесь, уже не будет нашей заботой. Зато, боюсь, станет вашей.
Ршава сверкнул глазами. Петин ответил ему невозмутимым взглядом.
— Это не те чувства, которые следует проявлять к ближним своим, — сказал Ршава.
— Эти ближние отправили меня в самую морозную дыру мира, — резко ответил Петин. Ршава задумался над тем, что офицер сделал такого, чтобы заслужить отправку на самую дальнюю северо-восточную границу. Зауц мог это знать: он обращал больше внимания на подобные слухи, чем Ршава. — А теперь, когда мои ближние сочли нужным вернуть меня хоть в некое подобие цивилизации, — продолжал командир отряда, — что мне остается, кроме как поблагодарить их? Что же касается тех, кто все еще застрял здесь… Мне вас жаль. Но разница в том, что мне теперь не нужно жалеть и себя.
Подобный безжалостный прагматизм Ршава счел более типичным для халогаев, чем для видессиан. Пребывание на севере отразилось на Петине больше, чем он захотел бы признать, — и, наверное, даже больше, чем он сам это сознавал.
— А вы знаете, что пограничные войска были отведены не только с этой границы, но и с границы между империей и степями Пардрайи? — спросил Ршава.
— Что?! — изумился Петин. Его рука дернулась так, что вино едва не выплеснулось из кубка. Чтобы прийти в себя, ему потребовалось видимое усилие. — Нет, святейший отец, я этого не знал, — медленно ответил он. — Мне этого никто не соизволил сказать. Дела и в самом деле настолько плохи?
— По всем признакам хорошими их не назовешь. — Прелат не хотел говорить и этого, но лгать он тоже не хотел. — Даже мятежник не сделал бы такого без крайней необходимости.
— Вы уж извините, но это может стать необходимостью, из-за которой многие окажутся в могиле. Хаморам все равно, что зима, что лето. Они кочуют круглый год и питаются тем, что дают их стада, которые они гонят с собой. Если граница пуста, что помешает им хлынуть в империю? А как только они это сделают, их будет дьявольски трудно выгнать обратно в степи.
— Увы, эта мысль приходила и ко мне, — подтвердил Ршава негромко и встревоженно. — И я надеялся услышать от вас, что мои опасения — всего лишь страхи, бесплотная тень.
— Фос! Хотел бы я это сказать. И не ради вас — надеюсь, вы меня снова извините, — а потому, что это может стать худшим событием в Видессе за очень долгое время. — Петин осушил свой кубок одним большим глотком, запрокинув голову, и наполнил его снова. — Если Малеин и Стилиан и дальше станут лупить друг друга, кто выгонит кочевников обратно в степи, где им полагается быть? Сделает ли это хоть кто-нибудь?
Он не ответил на собственный вопрос. В этом не было нужды: ответ был очевиден, даже не произнесенный. Нет.
Ршава тоже потянулся к кувшину с вином. Обычно он проявлял такую же строгость к себе относительно подобных излишеств, как и к любому другому. Но сегодня? Сегодня еще один кубок вина казался не излишеством, а болеутоляющим средством. Прелат не отказал бы в таком средстве человеку, которого ждет нож хирурга, и теперь он ощущал себя — равно как и империю — примерно в такой же ситуации.
Вино помогло ему успокоиться. Поставив кубок, он сказал:
— Наверное, Фос приготовил это великое искушение жизни для всей империи.
— Или это, или Скотос задумал для нас нечто особенно мерзкое.
Петин сплюнул, Ршава тоже.
— Да не произойдет этого! — воскликнул он. — Скотос может выигрывать сражения, но все, что мы видим в жизни, несомненно доказывает, что владыка благой и премудрый в конце концов восторжествует.
— Конечно, — согласился Петин.
Ршава пристально взглянул на него. Судя по голосу, Петин лишь сделал вид, будто согласен, только бы не спорить. Или сказал это как человек, который говорит одно, а имеет в виду совершенно противоположное.
В обычной ситуации Ршава обрушился бы на него за такое лицемерие. Но сегодня он не обратил на это внимания. Если Петин хочет подвергнуть угрозе свою душу, если хочет рискнуть падением в вечный мрак и лед Скотоса, это его дело. У Ршавы есть более серьезный повод для тревоги — он сам.
