Интересно: а по какой такой — «вине смотря»? Впрочем, неважно — она-то сама знает — в чём ей вина. И мне — расскажет.
Я присел и взял глупо торчащие над головой её руки. Похоже, платье из подрясника перешито — рукав узкий, со шнуровкой на запястье. Развязать эти узелки на намокшей от дождя верёвочке… Стоило мне вытянуть засапожник, как девка затряслась ещё сильнее, громкость её непрерывного воя и причитания подскочила на несколько децибел. Она чего, сдурела?! Ждёт вот по тому стиху: «И вырежешь знак у меня на спине»?!
Пришлось слегка пристукнуть по затылку рукояткой ножика.
— Замолчь, дура. Выть будешь, когда я дозволю.
Вой стих и перешёл в негромкое, но непрерывное, всхлипывание. Тут и так сыро, а ещё и эта… — слезьми обливается. Мало ей дождя с лужами.
Всякое моё движение, которая она видит, её пугает. Пришлось снимать с головы мою косыночку, сворачивать в жгутик и, ухватив девку за волосы, чуть приподняв ей голову, подсунуть под её лицо, куда-то туда, где должны находиться её глаза. Едва я отпустил косу, как она снова воткнулась лбом в деревянный пол с характерным стуком и ойканьем. Но это было уже не существенно: поле деятельности — доступно, производственная площадка — освобождена, доступ к телу — продолжается.
Затягивая на её затылке хвосты моей банданы, я как-то очень остро вспомнил вчерашнюю ночь. Ощущение безвыходности, безнадёжности, распластанности от тяжести неподъёмной туши её отца на своей спине, от разнообразной боли и подкатывающейся тошноты, от его слов, от звучащего в них торжества, от его издевательских действий. И острый момент безумной надежды в тот момент, когда я накинул вот эту тряпочку на «яйцо гранитного страуса»…
Не прошло и суток, как я завязываю этой же тряпкой глаза его покорной дочери. Как там у Чингисхана: «Самая большая радость для мужчины это побеждать врагов, гнать их перед собой, отнимать у них имущество, видеть, как плачут их близкие, ездить на их лошадях, сжимать в своих объятиях их дочерей и жен». Древняя народная монгольская мудрость. Придётся быть мужчиной — «отнимать», «сжимать», «видеть как плачут»… И этому — радоваться.
Уже без помех я разрезал завязки на рукавах её «верхнего платья», которая, на самом деле — «нижняя одежда». Подрясник потому так и называется, что под рясу одевается. У рясы-то рукава широкие, а вот чтобы в них попасть — рукава нижней одежды должны быть узкие. Кальсоны расклёшенными не бывают.
Потом просто позвал Сухана. Он ухватил девчонку за кисти рук, поднял, под усилившийся вой, вверх, и вот в таком, висящем, состоянии с неё оказалось возможным спокойно снять всё это мокрое тряпьё. Ухватил за подол и вздёрнул вверх. Тряпьё — комом в сторону, девку — поставить. Она не пыталась сопротивляться или вырываться, или стащить с глаз мою повязку. Только тихонько выла. Чуть усиливаясь при каждом нашем движении и тут же затихая. Надо бы обтереть её и переодеть в сухое. А то стоит такое…
Стоящая посреди тёмного церковного зала Трифена, скорчившаяся, сжавшаяся, ссутулившаяся, пытающаяся прикрыть ручонками наготу свою, на полусогнутых, плотно сжатых ножках, тощая и по жизни, и от смуглости своей кожи, и от окружающего полумрака, с выступающими на сгорбленной спине позвонками, тихонько и непрерывно подвывающая, переступая с ноги на ногу… Вот только развернувшаяся во всю длину чуть ли не до колен, в руку толщиной коса, уже чуть освободившихся, но ещё не рассыпавшихся на отдельные пряди, темно-каштановых волос, несколько выбивалась из вполне гармонического образа — «голый ребёнок на морозе».
Я осторожно взял её косу в руку, провёл вверх до затылка, сжал в кулаке и медленно придавил. Девушка напряжённо замерла, чуть слышно охнула, ещё сильнее наклонила голову и покорно пошла, чуть поскуливая и зажимаясь на каждом шагу, когда я потянул в сторону.
Четвероногая скотинка почему-то очень не любит, когда её приносят в жертву. Жертвенное животное приходиться связывать или крепко держать. А у хомосапиенсов есть душа. Она держит лучше пеньковых верёвок и волосяных арканов, крепче здоровенных священнослужителей разных культов. Достаточно просто правильно воспитать души человеческие, и будет как в анекдоте: «А верёвки мы и сами принесём».
— На колени.
Я прикинул месторасположение предметов в церкви, выбрал сухое место в центре зала и, развернув Трифену лицом к иконе, перед которой она только что молилась, приказал встать на колени. Она послушно рухнула, стукнув коленками об пол, и замерла в той же скукоженной, искривлённой позе. Полная покорность, страх, незаметность. Страстное стремление занимать как можно меньшее пространство, привлекать как можно меньше внимания. «Я такая мелкая, такая плохонькая, такая некрасивая, ни на что не годная и вам всем без надобности…».
Это — одна из основ стереотипов поведения женщин во многих традиционных обществах в течение тысячелетий. В разные эпохи её развитием являлись и русские терема, из которых женщина не должна была выходить, и мусульманская паранджа, которую женщина должна была носить при посторонних. Средства индивидуальной защиты. Средства предохранения. Не от беременности, естественно — от насилия. Незаметность, «невидимость» как стратегия выживания. Унаследована ещё от мартышек.
«Чего не знаешь — того и не пожелаешь» — одна из базовых разновидностей философской категории «свобода» — называется: «свобода хотеть».
Увы, деточка, тебе не повезло — я тебя вижу. Ты — попала. Ты попала «в лапы к Зверю Лютому». Я, честно говоря, не сильно «в курсАх», какие именно формы мордобоя, насилия, издевательств и оскорблений — здесь общепринятые и наиболее распространённые. К чему лично ты привыкла и чего сейчас от меня ждёшь в своём состоянии «жертва двуногая, приготовленная». Но — «если женщина просит»… Надо соответствовать. А то они потом такие слухи распускают…
При всей здешней повсеместности и повседневности всевозможных наказаний, казней и мордобоя, «Святая Русь», всё-таки — окраина цивилизованного мира. Жителям которой, в массе своей, свойственны некоторая провинциальность, местечковость и отсутствие широты кругозора. Иголки под ногти загонять, к примеру, здесь ещё не знают. А вот я-то…! А у меня-то…! Нет, сам-то я тоже кондовый провинциал. Но сокровища мировой культуры оставили неизгладимые следы в моей памяти. И не только сокровища.
«Что-то с памятью моей стало.
Всё, что было не со мной — помню».
Пришлось мне как-то профессионально прорабатывать «Договор о неразглашении» из «50 оттенков серого». Понятно, что в описанной в первоисточнике форме — документ юридической силы не имеет. Хотя, при минимальной доработке и использовании соответствующего обрамления, вполне свободно превращается в нормальное трудовое соглашение. Правда, заключать его с членом профсоюза я бы не советовал.
