Сейчас Дарк находился на северо-восточном острове, куда попадал каждый путник, прибывший в город по суше. Названия, как такового, остров не имел, хотя горожане называли его рынком, поскольку именно здесь жители города покупали большинство необходимых для жизни товаров и здесь же совершались крупные сделки между альмирскими и приезжими купцами. Огромное пространство в три-четыре квадратные мили было полностью заставлено лотками, повозками, с которых тоже торговали, и высоченными пирамидами складируемых прямо под открытым небом мешков, тюков и бочонков. Здесь продавали и покупали практически все, кроме разве что дорогих украшений и рабов. Ювелиры никогда не появлялись на многолюдной рыночной площади, поскольку боялись стать жертвами пронырливых и юрких карманных воров, да и их клиенты, в основном люди знатного происхождения, считали недостойным своего высокого положения и чрезвычайно опасным появляться в толпе низкородных простолюдинов.
С «живым» товаром – отдельная история. Согласно указу филанийского короля (рассказчик понятия не имел отца, деда или прадеда нынешнего правителя) филанийцы не могли становиться рабами, вне зависимости от того, насколько тяжким являлось их преступление. Народ гордился решением короля, хотя на самом деле это была лишь красивая иллюзия свободы, не более… Преступник-филаниец не становился рабом, но зато отправлялся на каторгу. Какая же разница между каторжником и рабом, если они прикованы к одному веслу на галере или раскалывают камни киркой в одной и той же шахте? Несомненно, благодаря этому указу авторитет королевской власти возрос, но участь проштрафившихся филанийцев не стала легче. В очередной раз вороватое лицемерие сильных мира сего восторжествовало над серостью оболваниваемых масс.
Все рабы, которыми торговали на территории Филании, были чужеземцами, поэтому их, за редким исключением, привозили на кораблях и до начала торгов содержали в специально построенной для них тюрьме на территории порта. Там же находился и рабский рынок.
Сама рыночная площадь занимала лишь две трети северо-восточного острова, на остальном пространстве размещались крытые склады богатых купцов и около трех дюжин виселиц, на которых раскачивались на ветру трупы базарных воришек. Пойманных за руку «щипачей» стража казнила на месте, без суда и следствия (в последнем просто не было необходимости), а их месяцами раскачивающиеся тела становились грозным предостережением для еще разгуливающих на свободе охотников за чужими кошельками. Однако столь суровые меры наказания к желаемому эффекту не привели: на рынке воровать не перестали, а место казненных воров тут же занимали новички из числа беспризорников.
Торговый остров был, несомненно, интересен для изучения парадоксов человеческой натуры, но совершенно бесполезным местом для реализации планов моррона. В такой шумной, постоянно находящейся в хаотичном движении толпе серьезные дела не вершатся, да и моррона вряд ли встретишь, а если случайно и столкнешься с ним нос к носу, то все равно не узнаешь. Аламеза куда больше интересовало то, что находилось на остальных пяти островах.
Рынок с другими частями города соединяли четыре широких добротно выложенных из камня моста. Два из них вели на запад, в Королевский квартал, в который простым горожанам ни за что не попасть. Бдительная и, что более удивительно, неподкупная стража, дежурившая на обоих мостах, не пропускала никого в самую богатую и красивую часть города. Исключение составляли знатные вельможи, их многочисленная челядь, обычные дворяне филанийского происхождения, очень богатые купцы, бывшие поставщиками королевского двора, высокопоставленные чиновники из министерств и прочие менее значимые лица, имеющие при себе пропуска за подписями альмирского коменданта и градоусмотрителя. Площадь острова была огромной, равной примерно четвертой части всего города, и, конечно же, нищий информатор Дарка не знал, что в Королевском квартале находится кроме дворца филанийского монарха и зданий министерств.
Еще более недосягаемым и соответственно окутанным ореолом таинственности для жителей Альмиры был расположенный почти на самой южной окраине города Остров Веры. Там находился величественный храм Святого Индория, чьи колокола устраивали ежедневную экзекуцию ушам верующих; несколько хозяйственных построек, также принадлежащих служителям истинной, по мнению филанийцев, индорианской веры; и казарма церковной охраны, призванной блюсти покой святых отцов и не допускать в святая святых снедаемых мирскими страстями мирян. По словам нищего, весь этот остров был как на ладони и хорошо просматривался с соседних островов, но попасть на него было еще труднее, чем в Королевский квартал, то есть практически невозможно. Верховное духовенство провозгласило остров святой землей, на которую может ступать нога лишь тех, кто без остатка посвятил свою жизнь служению святому Индорию, иными словами, священнослужители да монахи, но и то далеко не все, а лишь призванные Верховным Духовным Советом для выполнения особо важных миссий. Исключение из этого незыблемого правила составляли лишь король и члены венценосной семьи. Даже самые влиятельные вельможи королевства не могли переступить святой рубеж. Беспристрастно блюдущая заветы святого Индория охрана, по слухам, состоящая из отменно обученных воинскому делу и святым боевым молитвам монахов, была готова без предупреждения уничтожить каждого, кто решился бы осквернить своими сапогами благословенные самим Индорием земли: женщин, детей министров, генералов и даже самого короля, если он прибыл не по вызову духовенства.
Для большинства филанийцев Остров Веры был окутан ореолом таинственности и одновременно трепетного почитания. Истинно верующие не сомневались, что порой сам святой Индорий спускается с Небес на святую землю острова, чтобы наставить лучших своих служителей на путь истинный, чтобы указать им своим перстом, как привести к вечному благоденствию души вверенной им паствы. Любое же вмешательство в дела небесные мирского, а значит, подверженного низменному греху могло нарушить святое таинство, что привело бы к непоправимым последствиям и было бы на руку богомерзким приспешникам темных сил.
Как моррон, которому в свое время на многое открыли глаза собратья по клану, Дарк придерживался совершенно иной версии о построении мироздания, нежели индориане, приверженцы Единой Веры, или любые иные священники. Он не сомневался в истинной причине запрета на посещение Острова Веры, и от этого ему еще больше хотелось туда попасть. Верховное духовенство создало свой маленький мирок, чтобы никто не видел, как сильно оно само движимо мирскими страстями и соблазнами. Обжорство, пьянство, алчность, разврат и прочие присущие человеку пороки далеко не всегда обходили стороной священнослужителей высокого сана. Но утверждать, что верхушка Индорианской Церкви погрязла в грехе, моррон, конечно же, не мог. Как говорится: «Не пойман – не вор!», а святые отцы повели себя мудро: предприняли все меры предосторожности, чтобы не допускать к своим покоям посторонних свидетелей. Впрочем, чистота приближенных к святому Индорию душ не волновала Аламеза, в отличие от подземелья храма, в котором наверняка хранились не только церковные сокровища, но и более ценные предметы, например отобранные у приспешников темных сил колдовские шары, более известные в богомерзкой общности чародеев и магов как коммуникационные сферы.
