На троне сидел тысячелетний старец, вид его был ужасен и при других обстоятельствах вызвал бы отвращение.
— Какой я тебе бог?! — он закашлял, но потом Анри понял, что старец так смеется. — Я — человек. Человек, у которого есть Мечта и есть Цель. Я делал все, что мог, теперь мое дело продолжишь ты. Ты — избран моей богиней, обладающей поистине божественной силой, поэтому ты и займешь мое место…
Человек на троне замолчал, обессилев. Коленопреклоненный Анри не смел нарушить величественную тишину.
— Я… Я умираю, оставшиеся мгновения моей жизни сочтены. Я умер бы давно, лет пятьсот назад, но не мог оставить Ее кому попало. Как долго мне пришлось ждать человека, который понравился бы Ей. Ее выбор пал на тебя!
Анри ничего не понимал, он лишь ниже склонил голову в почтении. Это ему хотелось умереть от счастья.
— Помоги мне встать, наследник, — потребовал старец. — Времени осталось мало, мне надо тебе все рассказать.
Анри послушно встал с колен и поднялся по ступеням к трону. От сидящего старца нестерпимо пахло разлагающейся плотью, но Анри на это не обращал внимания. Если отвлечься от грандиозности момента, то зрелище было не из приятных и величественных — неопрятный старец в замызганных, хоть когда-то и очень дорогих одеждах. Внешность его лучше не описывать, дабы не вызывать у достопочтенного читателя рвотные рефлексы, и чтобы потом нас не упрекали в излишнем натурализме.
Старец, поддерживаемый Анри, с трудом поднялся и сошел по ступеням. Придерживая его под локоть, Анри, наконец, получил возможность оглядеться и осмотреть чертоги бога.
Зал, в котором он оказался, был огромен и ярко освещен. Свет исходил от странного предмета, казавшегося на вид стеклянным шаром, висящим прямо в воздухе. Стены были украшены великолепными, неземного мастерства картинами, большая часть которых тонула в тени, но одна, прямо рядом с троном, поражала воображение: над густым суровым массивом леса, напомнившим Анри давно забытые родные места, на огромном каменном холме стоял монумент человека, распростершего руку над миром. Никем другим, кроме Иисуса Христа, этот человек быть не мог, но его изображение несколько отличалось от привычных по иконам ликов.
Краем глаза Анри заметил и неряшливую развороченную постель у темной стены и заваленный какой-то дрянью стол и огромную бочку, с плавающим в ней черпаком, напоминающим инструмент отца Пирса. Но все это было на краю сознания — его внимание целиком привлек волшебный сияющий шар, висящий прямо в воздухе.
— Это — Хонсепсия, — пояснил старик.
Он говорил очень медленно, на грубом лающем языке, постоянно останавливаясь, теряя нить рассуждений и перескакивая с одного на другое; его речь изобиловала довольно неуклюжими оборотами, которые не становились изысканнее оттого, что понимание само собой вливалось в разум Анри. Мы, же, чтобы не утомлять читателя, своими словами передадим смысл этого долгого и трудного повествования умирающего старца, предназначенного для введения Анри в курс дела.
Было старцу от роду более пяти тысяч лет — чуть-чуть не современник сотворения мира. Его предшественник вообще восседал на троне в шкурах и едва умел говорить. Именно его предшественник, нашел в горах эту волшебную реликвию — Хонсепсию, являющуюся средоточием мудрости мира. Но Ею нужно управлять — что отныне и придется делать избранному Ею Анри. Она может многое, она обеспечивает своего хозяина (или слугу?) одеждой и всем необходимым, в этой пещере всегда светло и чисто, а в бочке чудесным образом возобновляется пиво — напиток жизни, из хлеба созданный, который поддерживает силы и дает столь долгую, но, к сожалению, все ж не бесконечную, жизнь.
Внутри волшебный оказался полым, и в него можно было просунуть голову, встав во весь рост.
И перед взглядом удивленно-восхищенного Анри, последовавшего приказу умирающего, предстало три пояса из маленьких-маленьких ровных геометрических фигур — в каждой фигурке была своя картинка. В нижнем ряду — можно было увидеть прошлое, то, что захочешь; в среднем — настоящее, в любой точке мира (краем глаза Анри увидел, торжественные похороны своего бывшего великого магистра, а рядом — сидящих на ложах у чудесного колодца в полном недоумении восьмерых мудрецов).
А вот верхний ряд картинок…
Ярко сияла только одна, проецируясь на стену, — на ней был изображен тот самый памятник Христу на фоне прекрасных лесов с виднеющимися вдали были изумительно красивыми, поражающими воображение, строениями. Как пояснил старик — это картинка будущего, на ней виден мир таким, как он будет в семь тысяч пятисотый год от сотворения мира. Другие картинки были затемнены — это тоже возможные реальности будущего — мерзкие и страшные, ярко светится лишь та, которая будет. Но она — неустойчива, любое событие в настоящем может сделать ее темной, а яркой — другую и необходимо все время следить за этим. Для практических целей и служат мудрецы, возомнившие, что исполняют волю бога.
Старец долго хохотал над ними и умер, хохоча. Но заклинал Анри перед смертью:
— Сделай все, чтобы эта картинка воплотилась в жизнь!
Анри хотел поклясться в этом, но не успел произнести священных слов, он даже не успел вынуть голову из волшебного шара.
— Ты еще молодой, наследник, ты доживешь до нее… — сказал старик и умер — Анри это сразу понял.
Анри смотрел и смотрел на чудесный монумент, стоящий над миром, не в силах выйти из волшебного стеклянного шара. Сейчас его не интересовали ни прошлое, ни настоящее, ни то, что неподалеку смердит умерший бог. Его даже не интересовали другие вероятностные картинки будущего. Он смотрел и понимал, что выполнит просьбу старца — эта картина воплотиться в жизнь. Волшебные, обладающие могучей силой, переливающиеся всеми мыслимыми цветами строки из полузнакомых букв, появились поверх картины; не в силах прочитать едва узнаваемые слова, он, как давеча со словами старца, почувствовал их смысл сердцем:
«Гигантская глыба серого гранита выросла над соснами. Кондратьев вскочил. На вершине глыбы, вытянув руку над городом и весь подавшись вперед, стоял огромный человек. Это был Ленин — такой же, какой когда-то стоял, да и сейчас, наверное, стоит на площади перед Финляндским вокзалом в Ленинграде. „Ленин!“ — подумал Кондратьев. Он чуть не сказал это вслух. Ленин протянул руку над этим городом, над этим миром. Потому что это его мир — таким — сияющим и прекрасным — видел он его два столетия назад… Кондратьев стоял и смотрел, как уходит громадный монумент в голубую дымку над стеклянными крышами».
