На меня бросились трое. Первый был вооружен топором, и я ударом меча рассек ему живот. Увернувшись от выпада второго солдата, я рассек ему бедро. Третий, вскрикнув от страха, бросился наутек.
Впереди не осталось никого, кроме двух смертельно раненных демонов, и я побежал к пестрым шатрам, слыша, как воздух со скрежетом вырывается у меня из легких, смутно сознавая, что я бормочу вслух детскую молитву Танису.
У входа в шатер я увидел человека. Он был в черной рясе и держал в руках странный жезл, не похожий на все то, что я когда-либо видел, словно сплетенный из серебряных нитей.
Азаз.
Весь остальной мир для меня перестал существовать, и я побежал к нему, но медленно, слишком медленно. Мой взор заволокла пелена. Азаз поднял жезл, и из ниоткуда появился демон, на этот раз с лицом Алегрии. Но я уже был по ту сторону жизни, по ту сторону любви. Мой меч поднялся вверх, готовый нанести удар, но тут пущенная Курти стрела вонзилась в тело демона. Он попытался выдернуть ее из себя, но не смог и растаял в воздухе.
Азаз снова взмахнул жезлом, но я уже был совсем близко. И все-таки недостаточно близко, чтобы поразить его мечом. По-моему, я бежал, но, может быть, это мне только казалось.
Моя левая рука, повинуясь своей собственной воле, метнулась к поясу, и свадебный подарок Йонга, серебряный кинжал, поразивший стольких врагов, покинул ножны. Я бросил его в азаза. Лениво перевернувшись в воздухе, лезвие вонзилось колдуну под ребра. Лицо азаза перекосилось, он вскрикнул, и его крик наполнил радостью все мое существо. Мне показалось, я услышал смех Карьяна, донесшийся оттуда, куда его определила Сайонджи. Лицо колдуна исказилось от боли, и я вонзил меч в его раскрытый рот. Азаз умер.
И снова во мне вспыхнула надежда. Я обернулся.
— А теперь король! — крикнул я, но за мной бежали лишь трое.
Я увидел Курти, лежащего без движения на земле с торчащим из бедра копьем, а среди груды трупов в коричневом алели мундиры моих убитых и умирающих улан.
Но оставались еще Биканер, Свальбард и один улан, которого я не знал. Все перепачканные с ног до головы кровью и зеленой жижей, с кривыми улыбками сеющие смерть и призывающие к себе смерть. Я был уверен, что точно такая же страшная улыбка была сейчас и на моем лице.
Я бросился к самому большому шатру, в котором должен был находиться король Байран, но дорогу мне преградили два великана, выше и здоровее Свальбарда. Я отбил удар одного из них, но другой рубанул мне по ребрам.
Свальбард взмахнул мечом, и голова великана, отлетев, запрыгала по земле. Но тотчас же Свальбард повернулся ко мне, и у него на лице появилось выражение ребенка, недоумевающего, почему ему больно. Я увидел, что у моего верного друга нет кисти правой руки, а из обрубка хлещет фонтан крови.
Свальбард упал, и остались только я и домициус Биканер, а нас окружали толпы солдат, и все были в коричневых майсирских мундирах.
Биканер убил еще двоих, но затем у него из груди словно выросла стрела, и он, вскрикнув, упал.
В следующее мгновение горячая боль обожгла меня сзади, и я пошатнулся. Но передо мной еще оставался один живой майсирец, а прямо за ним, я знал, должен был находиться король Байрана!
Но мой меч вдруг стал настолько тяжелым, что я не мог его поднять, боль пожаром ревела во всем моем теле, и я, падая, почувствовал, как мне в бок вонзается еще один меч.
А потом не осталось ничего.
Я не приходил в сознание несколько недель, и за это время война закончилась. После того как я упал, почти все наши солдаты были убиты или сдались в плен.
Из офицеров жизнь сохранили лишь нескольким, в первую очередь тем, кто имел настоящее влияние в войсках Все трибуны, все генералы пали под Камбиазо.
Все, кроме двоих.
Кириллос Линергес дрался до конца, до тех пор пока вокруг его знамени не осталась лишь горстка его телохранителей. Наконец и они пали. Но когда майсирцы попробовали отыскать труп трибуна, чтобы его обчистить, Линергеса нигде не оказалось.
Позднее появились слухи о том, что ему каким-то образом удалось скрыться с поля боя и добраться до реки Латаны, а затем покинуть пределы Нумантии и поселиться в другой стране, где он живет и по сей день. Если так, это хорошо Должен остаться по крайней мере один из нас, чтобы поведать о возвышении и падении Короля-Демона.
Тенедос также остался жив. Я ударил его сильнее, чем предполагал, ибо, когда Чарские Братья, отыскав, развязали его, он был в глубоком шоке и не смог вспомнить ни одного заклинания. В себя Тенедос пришел только тогда, когда сражение под Камбиазо уже завершилось и он оказался в плену. Почему первый же майсирец, наткнувшийся на самого ненавистного врага своей родины, не пронзил его мечом, я не знаю. Так или иначе, Тенедоса взяли в плен, и боевые колдуны позаботились о том, чтобы он не пытался прибегнуть ни к каким заклятиям.
А я, очнувшись от сладостных грез о смерти и пустоте, увидел перед собой короля Байрана, стоящего у изголовья моей кровати.
Он долго молча смотрел на меня. Я выдержал его взгляд.
Наконец король кивнул своим мыслям и вышел. Больше я его не видел.
Как ни удивительно, но условия мирного договора, продиктованные победителем, оказались поразительно мягкими. Похоже, Байран говорил правду: ему действительно хватало его собственного королевства, и он не хотел иметь никаких дел с Нумантией. Однако, будучи человеком далеко не глупым, король Байран позаботился о том, чтобы с нашей стороны для него больше никогда не исходило никаких угроз.
Лично прибыв в Никею, он посетил государственную сокровищницу. Его слова были очень простые: «Все, что здесь, мое». Кроме того, король наложил контрибуцию на все города и провинции Нумантии, такую тяжелую, что страна была разорена. Но возражений почти не было, особенно после того как Байран пригрозил, что в случае дальнейших споров он отдаст своей армии приказ разорить всю Нумантию.
Король Байран утвердил Бартоу и Скопаса в качестве законных правителей Нумантии, прекрасно сознавая, что ни у одного из них нет военных амбиций Оба вынуждены были присягнуть ему на верность.
Чтобы навсегда покончить с угрозой с севера, король создал новую должность — Хранителя мира — и назначил на нее изменника Эрна, приказав ему пресекать в корне все националистические и агрессивные движения, постоянно посылая доклады в Джарру.
Эрну было позволено создать воинское формирование численностью в два гвардейских корпуса, которое должно было быть размещено в Никее. Разумеется, нашлось больше чем достаточно бродяг, плевавших на понятия чести и предательства и желавших скрыть под военным мундиром былые грешки.
