Новоиспеченный барон Леменор с сарказмом вспоминал слова покойного барона Уоршела, сомневавшегося в том, что такая голытьба, как Артур Леменор, когда-либо разбогатеет и жениться на его дочери. Он живо представил себе, как въедет в Уорш уже не просто баннеретом, а полноценным командующим, победителем и богачом.
Когда стемнело, под одобрительное улюлюканье и стук глиняных кружек к рыцарям подошла девушка в красной шали. Улыбнувшись, она присела на корточки возле костра и попросила вина.
— Ну уж нет, красотка, сначала станцуй! — Безил Оторширд отпихнул в сторону оруженосца, протянувшего девушке кружку; вино выплеснулось на землю. — Станцуй, а потом пей, сколько влезет, Пегги.
— У нас праздник: баннерет Леменор стал бароном, — многозначительно добавил Клиффорд де Фарден. — Поздравь его, Пег.
— Хорошо, я станцую, но только ради сеньора Леменора. — Маргарет ещё раз улыбнулась и скинула шаль.
— Хороша, чертовка! — протянул молоденький Френсис де Сарде, следя за движениями танцовщицы. — И почему она не хочет как-нибудь зайти ко мне? Я бы её с ног до головы засыпал серебром!
Окончив танец, раскрасневшаяся Пегги присела на колени к барону Фардену, залпом осушила кружку и отрезала кусок от телячьей ляжки.
— Где ты вчера пропадала, ведьмочка? — с притворной строгостью спросил Клиффорд. — Я тебя до полуночи ждал.
— Не могла я придти: мать что-то заподозрила. Ох, и строгая же она!
— Твоя карга любит золото?
— А как же! Кто ж его не любит? — смущённо добавила она и тут же развязно добавила: — Только Вы ей деньги не давайте: брату отдаст, а тот пропьёт. Вы бы мне дали пару монет — уж я Вас за доброту отблагодарила!
— Ладно, дам. Поцелуй меня, кошечка!
Артур с усмешкой наблюдал за этой сценой. Когда дело дошло до поцелуев, он предпочёл удалиться: его тоже ждали. Её звали Бет, и она ужасно боялась щекотки. Бет чем-то напоминала ему прежнюю Жанну: молоденькая, хорошенькая, наивная, но, в отличие от неё, не задавала вопросов. При каждом поцелуе она краснела, как девочка. Да она и была девочка, по выражению баннерета, "хрупкий весенний цветочек".
Метью проводил господина тоскливым взглядом: ему не посчастливилось найти подружку.
— Твой тоже по юбке соскучился, — протянул один из его знакомых. — Все они такие. А уж трусы! Мой, когда пьян, готов с самим чёртом сразиться, а, протрезвев, собственной тени боится.
— А мой порой забывает, что нужно думать перед тем, как делать: вобьёт себе что-то в голову и идёт напролом. Видит только то, что ему хочется. И лгун.
— Чего ж от него ожидать — он же рыцарь…
— До мозга костей. А работы из-за него! Пит, — вдруг вспомнил Метью, — ты, кажется, в лошадях смыслишь?
— Да есть немного. А что?
— Пойдём, господского иноходца посмотришь. Что-то хромает наш Латин.
Латин — высокий красно-гнедой жеребец — стоял у коновязи, изредка отгоняя надоедливых насекомых. Метью подошёл к нему и сочувственно похлопал по холке. Конь повернул к нему голову и покосился на стоявшего рядом с ним незнакомого человека.
— Будь добр, осмотри ему копыта. Сеньор меня убьёт, если лошадь под ним будет хромать. Сам понимаешь, ему не пристало на хромой ездить.
— Знаю, — вздохнул Пит. — Мой господин из-за хромоногой лошади одного мальчишку засёк. Неопытный был мальчонка, за лошадями ходить не умел — а его от семьи оторвали, на конюшню определили… Не углядел, бедняжка, — и прилюдно Богу душу отдал. Били его так, что и крепкий мужик не выдержал, места живого не осталось!
Они немного помолчали.
— А ничего иноходец! — Пит взглядом знатока осмотрел Латина. — И чистый, вроде, только репей в хвосте…
— Да разве вычешешь его! — оправдывался Метью. — Он же чистить себя толком не давал.
— А сейчас такой смирный. — Пит, прищурившись посмотрел на знакомого. — На такую лошадь бы молиться!
— Так у него только недавно спина зажила. Сеньор баннерет, ну, барон то есть, ему так спину седлом натёр, что смотреть было больно! К счастью, задержались мы здесь из-за замка. Сеньор с Авирона не слезал, а Латин за это время оправился. Только вот хромает…
— Придержи его. На какую ногу-то хромает?
— На заднюю, ту, что ко мне ближе.
Пит осторожно осмотрел копыто:
— От подковы кусок отлетел, в копыто попал. Надо его вытащить и заново подковать.
Он ещё раз осмотрел коня и с завистью заметил:
— Шкура гладкая, будто и не бьют его вовсе! Да и ноги… У нашего-то все ноги в желваках да язвах.
— Недавно он у нас, ещё успеет натерпеться. Задубеет ещё шкура, как у нас будет. Пойдём, что ли, к церкви…
Возле церкви под громкое улюлюканье танцевала Маргарет. Раскрасневшаяся от вина, она бешено кружилась, притопывала на разные лады руками и ногами. Шаль давно сползла с плеч и, зацепившись за браслет на руке, волочилась по земле. Пегги постоянно спотыкалась об неё, но почему-то не спешила от неё избавиться.
Задрав верхнюю юбку так, чтобы зрителям было видно колышущееся льняное полотно, крестьянка вытащила из волос засушенный цветок и с воздушным поцелуем бросила его в толпу. Зрители свистом дружно приветствовали этот жест.
Ободренная успехом, девушка взобралась на паперть и потребовала тишины.
— Я хочу петь! — У неё кружилась голова от танцев и вина, поэтому, чтобы не упасть, она прислонилась спиной к стене.
— Спой, спой нам, золотце! — завопили подвыпившие мужчины.
Голос у неё был высокий, пожалуй, слишком высокий. Маргарет пела на местном наречии. Певица необычайным образом преобразилась: глаза, до этого весёлые и задорные, теперь смотрели серьёзно и печально; даже складки на платье лежали по-особому.
— Что за чаровница наша Пег! — восторженно крикнул барон де Фарден. — Только песня мне не нравится.
— Заткнись, Пегги, надоела! — крикнул он.
Девушка оборвала песню на полуслове и быстро спустилась вниз. Барон обнял её и, с усмешкой глядя в глаза, спросил:
— Ты ещё не забыла о том, что обещала мне?
— Не забыла, сеньор, — улыбнулась она. — Только как бы мать не узнала…
— Не узнает: мой слуга об этом позаботился.
— Как? — испугалась Маргарет.
— Подпёр снаружи дверь, — рассмеялся Фарден. — А ты что подумала?
Девушка пристыжено улыбнулась и безропотно позволила поцеловать себя в щёку.
Под утро Метью, которому отчего-то не спалось, снова увидел Пегги. Она стояла на коленях перед церковью и, беззвучно шевеля губами, крестилась и отвешивала земные поклоны. Волосы были растрепаны, платье, наполовину расшнурованное, оголяло плечи и часть груди. Приглядевшись, Метью заметил, что верхней одежды на ней не было, только котта без рукавов. А под ней — ничего.
