— Ладно, теперь все мужчины-старейшины могут удалиться. Мы проведем этот совет в узком женском кругу.
— А ты не зря это? — гулко пророкотал Мрачный Тип. — Без нас ты лишишься права принуждения.
— Он заплакал, — напомнила Агнес. — Так что мы обойдемся без принуждения, одним убеждением.
Со многими вздохами, недовольным ворчанием и шарканьем стульями Папаша Костлявый Палец, и Плоскопят, и оба Ночных Ходильца, и Ральф Перевозчик потянулись вслед за Мрачным Типом на выход. Добрейшая Анни Чехарда вынула из рук Вилла совсем позабытую им чашку.
— Похоже, она тебе ни к чему, — улыбнулась старушка. — Ты и глотка так и не отпил.
Вилл молча кивнул.
— Вы только взгляните на этого мальчика. — Она погладила Вилла по всклокоченным вихрам, — Беленький и пушистый, как одуванчик, и так же готовый в любую секунду потерять свою голову. Сердце рвется, глядя на таких героев, младших сыновей и блаженненьких дурачков. На тех, кто безудержно рвется защитить этот мир от всех напастей, даже не пытаясь задаться вопросом, да хочет ли мир, чтоб его спасали, и не думая о неравенстве сил — (Прочие советницы согласно заквохтали.) — Жаль, что придется его изгнать.
— Что? — пораженно вскинулся Вилл.
— Здесь нет для тебя места, — пояснила Анни. — Ты же видел свою тетю. Бедняжка от тебя в диком ужасе.
— Да если б она одна, — пробормотала ведьма-яга, — а то ведь все, все и каждый.
Ни одна из прочих старух не стала ей перечить.
— Но я же убил дракона! — крикнул в отчаянии Вилл. — Я свершил для вас деяние, непосильное и всем вам вместе!
— Это совершенно ни при чем, — улыбнулась Анни.
— Как это ни при чем?
— А вот так, милый мой, и ни при чем. В том-то, собственно, все и дело.
— Я никак не…
— Вопрос не в том, что ты сделал, а в том, какой ты есть, — заговорила Черная Агнес- Ты презираешь и нас, и то, как мы живем. Ты не можешь, не способен видеть в нашей жизни хоть что-то хорошее, наши глупости и промахи застят тебе глаза. Ты полон гнева и нетерпения и рвешься что-нибудь сделать, но в то же время ты молод и не набрался еще мудрости, а здесь у нас нет никого, кто мог бы эту мудрость тебе преподать. Хуже того, ты и не принял бы такое обучение ни от кого из нас. Так что выхода нет. Ты должен покинуть деревню.
Каждое сказанное ею слово было чистейшей правдой, и Вилл не мог ничего возразить.
— Но куда же я теперь? — спросил он с отчаяньем.
— Увы, — пожала плечами Агнес, — это не моя проблема.
Уйти из деревни, конечно же, пришлось, и первые дни все было спокойно. Вилл пошел на юг по приречной дороге, а когда болотистые берега стали круто подниматься, свернул вместе с дорогой налево и пошел по ней на восток, петляя между фермами и все больше удаляясь от реки. Время от времени ему удавалось немного подъехать на возу с сеном или на тракторе, а иногда даже побатрачить на какого-нибудь фермера и получить в оплату хороший, сытный ужин. А так он кормился тем, что земля пошлет, и купался при свете небесных светильников, звезд в темных загадочных прудах. Когда ему не удавалось найти подходящий амбар или незапертый сарай со всякой хозяйственной всячиной, он заворачивался для защиты от клещей в свой видавший виды плащ и залезал под стог душистого сена. Все эти мелкие хитрости и уловки не представляли для него, деревенского фея, ни малейших трудностей.
А вот настроение его все время менялось. Иногда эта новая, вольная жизнь, сменившая тоскливое однообразие старой, вызывала у него бездумное ликование. А иногда он мрачно замышлял грядущее возмездие изгнавшей его деревне, рисовал в уме картины кровавые и сладостные. Занятие крайне постыдное, потому что главным виновником всех его злоключений он же сам и был, а все прочие жители деревни были такими же, как и он, безвинными жертвами принесенного войною дракона. Но он не умел распоряжаться своими мыслями, а потому начинал в такие моменты сам себя щипать, кусать и царапать, истязая свою плоть, пока приступ черной ярости не проходил.
А затем как-то утром вдруг оказалось, что все дороги запружены народом. Это было вроде фокуса, когда ладонь на мгновение накрывают легким шелковым платком, а затем платок сдергивают и на недавно пустой ладони удивленным зрителям предстает клубок извивающихся червей. Когда Вилл засыпал, дороги были совершенно пустые, и всю эту ночь ему снилось море. Он проснулся от непонятных бормочущих звуков, а когда вылез из-под скирды, с удивлением обнаружил, что это голоса, бессвязные разговоры смертельно уставших людей, пришедших из невесть какой дали и идущих куда-то очень далеко.
Вилл стоял у дороги, глядя, как течет по ней река обветренных, пропыленных странников, и тщетно пытаясь высмотреть среди них какое-нибудь знакомое или хотя бы чем-то интересное лицо. Тщетно — пока он не увидел, как женщина, чья голая грудь и зеленый шарф надежно свидетельствовали о ее высоком звании ведьмы, сошла с дороги, устало уронила свой рюкзак и села на камень. Вилл подошел к ней, церемонно поклонился и столь же церемонно заговорил:
— Достопочтенная госпожа, я жажду припасть к хрустальному роднику твоей мудрости. Кто эти, здесь идущие? Куда они все направляются? Ведьма подняла глаза.
— Войска Всемогущего, — сказала она, — идут по этой земле, сжигая посевы и сравнивая с землею селения. Их опережает ужас, и нет никого, кто бы решился воспротивиться их безмерной мощи, а потому все от них бегут: одни — в Старый лес, другие — через границу. Ходят слухи, что там открывают лагеря для беженцев.
— В том ли состоит твоя мудрость, — спросил Вилл, тронув правой рукою лоб, как того требовала эта ритуальная формула, — что этим путем нам и нужно следовать?
Присмотревшись, становилось понятно, что ведьма едва еще вышла из детского возраста, хотя усталость заставляла ее казаться старше.
— Мудрость это или нет, — сказала она, — но лично я туда и направляюсь.
Без дальнейших слов она встала, вскинула на плечи рюкзак и влилась в поток беженцев.
Грозящие беды выгнали из горных и лесных убежищ большую часть их обитателей, в том числе и существ, считавшихся обычно вымершими. Тролли с далеких известняковых холмов и красноглазые, с полупрозрачной кожей и вялым, как тапиоковый пудинг, телом великаны-альбиносы брели по дороге на общих правах с заурядными феями и хобгоблинами, с людоедами, брауни, селки и чалки. Помедлив в нерешительности пару секунд, Вилл встроился в их ряды.
Так он стал беженцем.
В тот же день, но позднее, когда солнце стояло уже высоко, Вилл, все так же шедший по пыльной дороге й бездумно смотревший на поле, засаженное золотым овсом, и пронзительно синее небо, вдруг почувствовал, что ему нужно отлить. Далеко за полем, где небо сходилось с землей, смутно виделся лес. Он повернулся к дороге спиной и в тот же самый момент снова стал беззаботным бродягой. Ни разу не обернувшись, он шел, раздвигая низкорослый, с крепкими колосьями овес, и сам себе пел песню жатвы:
