Ознакомительная версия.
А только скульптурная группа после чудовищных усилий реставраторов и впрямь стала хороша. Хоть день и выдался по-зимнему пасмурным, но Рабочий и его Колхозница оба сияли свеженачищенной гладью металла и возрожденным, полузабытым энтузиазмом бесплатного труда. Но если уж России по-прежнему суждено во веки веков остаться империей, то и такой символ сойдет, главное, чтобы был покрупнее и подороже. Подле творения маялся в последней нерешительности митрополит Мефодий, будто никак не мог отважиться, хотя все давно уж было определено. Освятить атеистический союз стальных гигантов вроде бы получалось моветоном, но просил лично Ермолов, и Владыка поддержал. Негоже Истинно Православной оставаться в стороне, когда в обществе черной дырой зияет ничем и никем не занятая идеологическая ниша. И если не святой крест, то мало ли кто захочет поторопиться ее застолбить. Тут ведь можно ожидать и национал-коммунистов, и скинхедов-капиталистов, и даже последователей учения Мао. И вот Мефодию пришлось утруждаться с кадилом. Но на то и благие цели, чтобы ради них совершать компромиссные до беспринципности поступки. Как говорится, Бог простит.
Подумал о митрополите, и на ум, издерганный и перемученный, тут же пришел и отец Тимофей. Позавчера еще Ермолов вернулся из поездки по Сибири, только приехал и без промедления сам вызвал духовного отца в Горки, и вовсе не оттого, что напомнил Альгвасилов. Вызвал по своему почину, потому что позвать на помощь более получалось некого. А что уж он застал в последней своей крепости, Ермолов и сейчас вспоминал с содроганием, хотя самое страшное уже прошло. И страшно было не то, что от него скрыли, – пугала собственная его абсолютная беспомощность при абсолютной почти власти. Допустим, отец Тимофей – все же духовного звания человек, а вот как могла его Женя?! Да вот так и могла. И правильно сделала, честно признался сам себе Ермолов. Тут уж надо выбирать, кто ты прежде всего есть. Отец взрослой дочери или Президент Всея Руси.
Он заподозрил неладное, уже когда Лара не выбежала его встречать. А выбегала всегда. Именно выбегала – не выходила, даже когда стала совсем большой. И именно в эти мгновения Ермолов и ощущал в совершенной полноте, что вернулся не куда-нибудь, а домой. А теперь навстречу вышла одна Женя, и как-то смущенно и вызывающе посмотрела на него, и ничего не сказала, и он видел – готова расплакаться. А ведь Евгения Святославовна, дочь дипломата и жена дипломата, как никто другой умела держать себя в руках. И что бы вокруг нее ни происходило, а происходило за годы их семейной жизни многое, никакие обстоятельства не могли вывести ее из мудрого равновесия. Ермолов тут же и приказал всем окольничим удалиться и, желая непременно тотчас все разъяснить, спросил:
– Что случилось? Где Лара? – и понял, что оба вопроса тесно связаны между собой.
– Она больна, – только и сказала Женя и снова замолчала.
– Поляков смотрел?! Это опасно?! – почти закричал на нее Ермолов и тут же подумал, что если опасно, то его бы давно известили. Уж у Полякова, их ответственного семейного доктора, всегда есть к нему прямая связь. Тогда почему не вышла Лара? И почему жена так странно смотрит на него?
– Поляков? При чем здесь Поляков? – недоуменно спросила Женя, как будто он сказал вопиющую архиглупость и последний, кого необходимо звать к больному, – это его врач.
– Да что происходит? В самом деле. Ты можешь мне ответить, в конце концов? – стараясь не повышать голоса, почти обиженно спросил Ермолов.
– Тебе – нет. Но если непременно хочешь знать, спроси отца Тимофея, – тихо ответила жена, и Ермолов понял, что ответ ее окончательный. Такое происходило редко, но если уж случалось, то тут он терял бесповоротно всю свою власть. – А к Ларе не ходи. Пока по крайней мере. Не надо этого.
– Да почему? Что за глупости? – совсем растерялся Ермолов и от беспомощности не нашел ничего лучшего, как проигнорировать рекомендацию своей супруги.
Он прошел на второй этаж в спальню дочери. Женя не мешала ему, только отвернулась в сторону, словно не хотела видеть. В просторной, полной свежего воздуха комнате, было совсем темно. И однако витал весьма ощутимый запах тривиальной валерьянки. Ермолов ощупью добрался до кровати – шторы едва пропускали лучик лунного света, – и, нарочно производя предупредительный шум, присел на край разобранной постели.
– Ласточка моя, а кто пришел с приветом? – позвал Ермолов дочь, как когда-то в детстве. Рукой нащупал ее теплое плечико и скользкий шелк пижамки, но безмолвие, глубокое до трагичности, было ему единственным ответом.
– Ты бы лучше шел к себе. – В приоткрытых дверях показался силуэт Жени.
– Хорошо, раз так, – отозвался Ермолов, уже не зная, как поступить. Рассердиться и принять меры или допустить, что его крепость по непонятной причине встала с ног на голову, и попытаться эту причину отыскать.
Но он все же был бывший дипломат и действующий президент и тоже умел взять себя в руки. И Ермолов выбрал второй путь. Он с деланым спокойствием прошел в свой кабинет и потребовал от дежурного секретаря немедленно соединить с отцом Тимофеем. Пока за священником посылали машину, пока везли, наступило уже и завтра. Перевалило за полночь, но, по понятным причинам, Ермолов забыл и думать про сон.
Вот так. Стоит только чему-то случиться с Ларочкой, и все остальные его заботы летят к черту. А это ведь неправильно. Его долг – быть одному за всех и личное всегда оставлять во вторую очередь. И завтрашний день, тяжелый и заполненный до отказа, требовал от Ермолова полноценного отдыха. Но что поделаешь! Он не виноват, что поздно женился, зато накрепко и навсегда, что обожает, заметьте, родную дочь, и что дочь эта именно сейчас страдает по непонятной причине, и никто в доме не желает ему эту причину открыть. А заставляют его посылать зимней ночью за отцом Тимофеем, словно играют в игру, где он, Ермолов, всего лишь беспомощный шахматный король с ходом на одну клетку.
Однако отец Тимофей прибыл на удивление скоро. Конечно, спецэскорт и все такое, но отчего-то Ермолова не покидало ощущение, будто преподобный ждал его зова и, может, даже не ложился, а сидел наготове до телефонного звонка.
– Тимоша, может, чаю тебе с дороги? – предложил Ермолов, не зная, как и с чего начать разъяснение домашних обстоятельств.
– Что же, не откажусь, – ответствовал преподобный и сразу перешел к тому, ради чего и был поднят с постели в столь глухое время. – Ты к Ларочке ходил?… Ну, значит, все видел.
– Видел. Только что я видел – вот вопрос. Прямо полтергейст какой-то, а не дом, – пожаловался Ермолов, хотя сравнение вышло неподходящим. – Ты, Тимоша, просвети меня. Женя к тебе и отослала, а сама будто не своя и будто я ей чужой. И словечком не намекнула.
Ознакомительная версия.
