Массовка взвыла. На миг повернувшаяся в сторону зрительного зала одна из камер поймала сразу трех человек, в едином порыве вскинувших руки. Большие пальцы на руках были оттопырены и направлены, само собой, вниз. Не противоположным ведь жестом встречать преступников.
Затем кусок стены студии открылся, провернувшись вокруг оси на манер потайной двери в мистических фильмах о старинных замках. Поворот он сделал на сто восемьдесят градусов, так что по одну сторону стены со студией оказалась маленькая сцена со стоявшим на ней диваном. И на диване-то, закованные в наручники, восседали сегодняшние подсудимые. Бугай богатырского телосложения, бородатый старик; женщина, еще молодая и не лишенная внешней привлекательности и еще один мужчина. Поменьше первого, но тоже не тщедушный, хотя и с заметным животом и одутловатым лицом — неизбежной расплатой за сидячую работу да недостаток свежего воздуха.
Проще говоря, я и мои спутники — безуспешно попытавшиеся покинуть этот малоприятный и странный город.
Прежде чем Вольдемар Якуб-Макалов принялся представлять нас, произошло кое-что, в кадр не попавшее. На мгновение к нашему дивану подскочил прилизанный белобрысый гример неопределенного пола. И обработав мое лицо какой-то кисточкой, так же быстренько удрал.
— Итак, Матвей Богомолов, механик автосервиса, — выкрикнул ведущий, в то время как камеры повернулись ко мне.
Нет худа без добра, зато узнал свою профессию в этом мире. Вернее, профессию отражения, но это уже детали. Подумал, что какой-то этот Матвей сапожник без сапог — в автосервисе работает, а своего авто не имеет. На автобусах передвигается… ну или на такси.
— Ленур Михбаев, пенсионер, — продолжал между тем представлять нас Якуб-Макалов, — в настоящее время пациент Дома Прозрения. Наталья Девяткина, продавец. Андрей Ливнев, учитель биологии.
После этого ведущий прошествовал к дивану для подсудимых, держа в руке микрофон.
— Итак, — обратился он вроде бы к нам, но на деле все глядя в камеру, — казалось бы вы — честные труженики, люди общественно-полезных профессий, обычные мирные граждане. Я просто теряюсь в догадках… что могло заставить таких людей оказаться по другую сторону закона?
— На самом деле мы просто хотели уехать из Отраженска, — буднично так сообщил я, когда Якуб-Макалов поднес к моему лицу микрофон, — неужели это запрещено?
— Разрешите мне сказать, — вклинился в разговор сидевший рядом Аль-Хашим, и ведущий с микрофоном повернулся к нему, — о, благородный лицедей, не верьте змеиным языкам нечестных людей, что возводят клевету на моих спутников. Не похитили они меня, но вытащили из плена…
— Что ж, — немного растерялся ведущий, — спросим, что думает по этому поводу наш первый эксперт. Врач-психиатр Никита Осипович Нариманов.
Под жиденькие аплодисменты массовки одна из камер поймала в объектив, а луч прожектора высветил пожилого полного мужчину — одного из тех, кто сидел в первом ряду. Белый халат, особо контрастировавший с нездорово-красным лицом мужчины, вроде как свидетельствовал о принадлежности гостя к врачебной профессии.
— В данном случае наблюдаются сразу два психических отклонения, — сообщил доктор Нариманов каким-то неприятным, унылым и вязким, голосом, — в случае с господином… м-м-м, Богомоловым имеются веские подозрения в тяжелой клаустрофобии, то есть боязни замкнутого пространства… в сочетании с параноидными наклонностями, в данном случае — манией преследования. Именно сочетание клаустрофобии с манией преследования вынуждает обычно человека… м-м-м, покидать привычное место проживания, бросая дом, семью, работу. И уезжать куда-то, что-то искать… причем куда и что именно — страдающие указанными недугами индивиды не всегда способны объяснить. Как правило, излюбленным аргументам лиц с указанными отклонениями служит недовольство жизнью, часто сочетающееся с обвинением общества в том, что оно ущемляет, ограничивает его свободу.
На секунду сделав паузу и отпив воды из стоящего неподалеку стакана, психиатр продолжил:
— Гораздо более тяжелый случай нарушения психики уже установлен моими коллегами применительно… м-м-м, к Ленуру Михбаеву. Как ни печально, господин Михбаев был госпитализирован с тяжелейшей формой Прозрения, которая выражается в полном замещении личности. Проще говоря, в своем нынешнем состоянии господин… нет, пациент Михбаев не способен узнавать близких, не помнит своего имени и не может отвечать за свои слова и поступки.
— Это что же получается, — с показным недоумением молвил ведущий, — психически больные попытались спасти психически больного?
Такой вот убойной формулировкой, зато понятной даже детям, этот Якуб-Макалов попробовал перевести слова доктора Нариманова. Ответ последнего, впрочем, прозвучал не лучше:
— Скорее, люди с психическими отклонениями попытались не спасти, но помешать исцелению своего… хм, м-м-м, так сказать, товарища по несчастью. Чтобы лишить его даже малейшего шанса вернуться к здоровой жизни.
Последние его слова потонули в гневном вое и реве зрительного зала. Причем не только со стороны массовки. Якуб-Макалов вновь повернулся к нам. Лицо его сияло злорадным торжеством.
— Вот видите, как получается, — еще более торжественным тоном изрек он, обращаясь не то к подсудимым, не то к зрителям, не то к публике по другую сторону экрана, — любой из нас стремится делать добро… каждый в меру своих возможностей и разумения. Редко попадаются такие отъявленные негодяи, что способны без смущения признаться в злом умысле и не иметь для него даже самого сомнительного оправдания. Все мы хотим как лучше… но получается по-всякому.
После этой тирады в духе незабвенного Капитана Очевидность Якуб-Макалов обратился уже конкретно к Андрею Ливневу. Ну и к Вилланду из Фьеркронена заодно.
— Насколько мне известно, — с вкрадчивостью змея Каа проговорил ведущий, — ваша профессия заключается в том, чтобы сеять среди детей разумное, доброе и вечное. Проще говоря, помочь им освоиться в жизни, стать полноценными гражданами. Добропорядочными гражданами, я подчеркиваю — то есть, способными жить и преуспевать, соблюдая законы, а не преступая их рамки. Но что же заставило человека, занятого столь благородным делом, совершить убийство другого человека? Ведь вы-то, надеюсь, не станете отрицать, что человек из Дома Прозрения был застрелен именно из вашего ружья?
— Не стану, — с непривычной для Ливнева твердостью ответил мой товарищ по несчастью, — другое дело, что это был не человек, понимаете? А злобная тварь не от мира сего… и вообще ни от какого другого мира. В нем вообще тогда мало что осталось от человека!
