— С ней все в порядке, — мягко сказал чародей. — Она в полном порядке. Делай, что нужно, и возвращайся к нам.
Дэвин посмотрел на него. Они обменялись почти застенчивыми улыбками.
— Спасибо, — сказал Дэвин, имея в виду сразу многое. И последовал за Баэрдом вниз, в суматоху шумных улиц.
Она проснулась за несколько секунд до того, как открыла глаза. Почувствовала, что лежит на чем-то мягком и неожиданно знакомом, а вокруг звучат голоса, то приближаясь, то отдаляясь, словно морской прибой или медленно кружащиеся светлячки летней ночью дома. Сначала она не узнавала эти голоса. Ей было страшно открыть глаза.
— Думаю, она уже очнулась, — сказал кто-то. — Сделайте мне одолжение и оставьте нас с ней вдвоем на несколько минут.
Этот голос она знала. Она услышала, как люди встают и выходят из комнаты. Закрылась дверь. Тот голос принадлежал Алессану.
А это значит, что она не умерла. И это все-таки не Чертоги Мориан, и ее окружают не тени умерших. Катриана открыла глаза.
Он сидел на стуле, близко придвинутом к ее кровати. Она находилась у себя в комнате в гостинице Солинги. Кто-то снял с нее черное шелковое платье, смыл кровь с ее кожи, укрыл одеялом.
От нахлынувших воспоминаний у нее закружилась голова.
Алессан тихо сказал:
— Ты жива. Эрлейн ждал тебя в саду, под окном. Он отключил твое сознание, а потом поймал на лету с помощью магии и принес сюда.
Катриана снова закрыла глаза, пытаясь справиться со всем этим. С самим фактом жизни, с поднимающейся и опускающейся в такт дыханию грудью, с биением сердца, со странным, головокружительным ощущением, словно она могла унестись от самого легкого дуновения ветерка.
Но она не улетит. Она находится у Солинги, и Алессан сидит рядом. Он попросил всех выйти. Катриана повернула голову и снова посмотрела на него. Он был очень бледен.
— Мы думали, ты умерла, — сказал он. — Мы смотрели, как ты падала, из-за стены сада. То, что сделал Эрлейн, он сделал по своей воле. Никто из нас не знал. Мы думали, что ты умерла, — повторил он через секунду.
Катриана обдумала это. Потом сказала:
— Я чего-нибудь добилась? Что-нибудь происходит?
Алессан запустил пальцы в волосы.
— Еще слишком мало времени прошло, чтобы сказать наверняка. Но я думаю, да. На улицах суматоха. Если напряжешься, услышишь.
Сосредоточившись, она действительно различила крики, топот ног, бегущих под окном.
Алессан казался неестественно подавленным, как будто боролся с чем-то. Но в комнате было очень тихо. Кровать теперь казалась мягче, чем раньше. Она ждала, глядя на него.
Алессан осторожно сказал:
— Катриана, я передать тебе не могу, как сегодня испугался. Ты должна меня сейчас выслушать и постараться все обдумать, потому что это имеет очень большое значение. — Выражение его лица было странным, и что-то такое было в его голосе, что она не вполне улавливала.
Он протянул руку и положил на ее ладонь, лежащую на одеяле.
— Катриана, я не сужу о тебе по поступкам твоего отца. Никто из нас этого не делает. Ты не должна больше так с собой поступать. Тебе никогда ничего не нужно было доказывать в оправдание. Ты такая как есть, сама по себе.
Для нее это была трудная тема, самая трудная из всех, и сердце ее забилось быстрее. Она внимательно наблюдала за ним, ее голубые глаза смотрели прямо в его серые. Его длинные, тонкие пальцы держали ее руку. Катриана сказала:
— Мы приходим в этот мир со своим прошлым, с историей. Семья имеет значение. Он был трусом, он убежал.
Алессан покачал головой, выражение его лица оставалось напряженным.
— Нам надо быть осторожными, — пробормотал он. — Очень осторожными, когда беремся их судить за то, что они делали в те дни. Есть много причин, кроме страха за себя, почему мужчина, имеющий жену и новорожденную дочь, мог предпочесть остаться с ними и попытаться сохранить им жизнь. Дорогая моя, за эти годы я встречал столько мужчин и женщин, которые уехали ради своих детей.
Катриана почувствовала, что вот-вот заплачет, и старалась удержать слезы. Она терпеть не могла говорить об этом. Этот вопрос был твердым ядром боли в сердцевине всех ее поступков.
— Но это было еще до Дейзы, — прошептала она. — Он уехал еще до сражений. Даже до того боя, который мы выиграли.
Он снова покачал головой, содрогнувшись при виде ее отчаяния. Неожиданно поднял ее руку и поднес к своим губам. Она не помнила, чтобы он когда-нибудь раньше так поступал. Во всем этом было что-то очень странное.
— Родители и дети, — произнес он так тихо, что она еле разобрала слова.
— Это так тяжело; мы судим с такой поспешностью. — Он поколебался. — Не знаю, рассказал ли тебе Дэвин, но моя мать прокляла меня в тот час, перед смертью. Назвала меня предателем и трусом.
Катриана заморгала и попыталась сесть. Слишком резко. Она ощутила головокружение и страшную слабость. Дэвин ничего подобного ей не рассказывал; он вообще почти ничего не сказал о том дне.
— Как она могла? — спросила Катриана, в ней закипал гнев против этой женщины, которую она никогда не видела. — Тебя? Трусом? Разве она ничего не знала о…
— Она знала почти все, — тихо ответил он. — Она просто не была согласна со мной по поводу того, в чем заключается мой долг. Вот что я пытаюсь сказать, Катриана: можно не совпадать во мнениях по подобным вопросам и дойти до такого ужаса, как мы оба. В последнее время я узнаю так много нового. Я думаю, в мире, где мы оказались, больше всего мы нуждаемся в сочувствии, иначе нам грозит полное одиночество.
На этот раз ей удалось приподняться повыше. Она смотрела на него и представляла себе тот день, те слова его матери. Вспомнила, что она сама сказала отцу в последнюю ночь в родном доме, слова, которые заставили его в ярости убежать из дома во тьму. Он все еще бродил где-то в одиночестве, когда она ушла.
Катриана с трудом спросила:
— Это… это так и закончилось, с твоей матерью? Так она и умерла?
— Она так и не отказалась от своих слов, но позволила мне перед концом взять ее за руку. Наверное, я так и не узнаю, означало ли это…
— Конечно, означало! — быстро сказала она. — Конечно, означало, Алессан. Мы все так поступаем. Мы все говорим своими руками, своими глазами то, что боимся сказать словами. — Катриана удивила сама себя: она и не знала, что ей известны такие вещи.
Тут Алессан улыбнулся и опустил взгляд на свои пальцы, продолжавшие сжимать ее руку. Она почувствовала, что краснеет. Он сказал:
— В этом есть своя правда. Сейчас я так и делаю, Катриана. Возможно, я все-таки трус.
Он отослал из комнаты остальных. Ее сердце продолжало биться очень быстро. Она посмотрела ему в глаза, потом быстро отвела взгляд, испугавшись, что после только что произнесенных им слов это будет похоже на попытку что-то выведать. Она снова чувствовала себя ребенком, в растерянности, убежденная, будто что-то здесь упускает. Она всегда, всегда так не любила не понимать, что происходит. Но в то же время в ней росла эта очень странная теплота и ощущение необычного света, более яркого, чем могли дать свечи, горящие в комнате.
