Ознакомительная версия.
«Он ест только варенье».
«Он будет беречь вас какое-то время».
«Оставит напоследок».
Соединяясь воедино, все эти недосказанности обретали зловещий смысл, но все еще слишком смутный.
— Как вы попали сюда? — спросил Гензель, надеясь вывести незнакомца на беседу.
— Так же, как и вы, смею думать, — отозвался их сосед со вздохом. — Вы знали, что он прекрасно охотится? Выслеживает с воздуха цель, потом бросается вниз и молниеносно ее поднимает. Занимается он этим обыкновенно по ночам. У него прекрасное зрение. И он не промахивается.
— Значит, вы попались ему на улице?
— Нет. Я оказался еще глупее.
Голос незнакомца звучал устало и вместе с тем насмешливо. Гензель отметил, что голос весьма молод и принадлежит явно не старику. Тем необычнее было слышать в этом голосе подавленность, свойственную, скорее, находящемуся на последнем издыхании старцу.
— Как это случилось?
Мне приходилось читать, что в древности, еще во времена, когда генетические чары служили во благо человеку, распространенной традицией среди людей было оставлять самые вкусные части добычи для лесных хищников — чтобы те, довольствуясь ими, не совались к человеческому убежищу… Он точно так же взимает свою дань. Только ему отдают не самые сладкие куски, а самые неудобные. Вы двое, кажется, тоже имели несчастье оказаться для кого-то неудобными кусками?
— Пожалуй, так.
— У сына Карла уговор со многими людьми тут, в Вальтербурге. Ему скармливают то, что по каким-то причинам должно бесследно исчезнуть из города. Неудобные куски. Такие, которые должны раствориться, не оставив и щепотки генетического следа. Если вы оказались тут, значит, и сами знаете.
— Вас отправил сюда Карраб Варрава? — напрямик спросил Гензель.
— Не имею чести быть знакомым. Нет, я здесь из-за Помидора.
— Какого еще помидора?
— Господина Помидора. — Незнакомец выдавил из себя жалкую усмешку. — Это не имя, это прозвище.
— Чье?
— Одного приближенного к королю седецимиона. Он, кажется, барон. А Помидором его прозвали за вечно красный цвет лица. Он, конечно, может доказывать, что порченого генетического материала у него меньше половины процента, но в это мало кто верит. У него избыточное количество капилляров на лице, оттого оно всегда красно, как помидор. Ну и прозвище соответствующее… Он-то меня сюда и упек.
— Вы умудрились разозлить седецимиона? Недурно, — оценил Гензель.
— На самом деле разозлил его мой отец. Он был весьма неловок и за это пострадал. Я лишь попытался спасти его. Зря, как видите. Теперь и я оказался неудобным куском. И жду своей участи.
— Какой?
— Не стоит вам знать. Если вы и в самом деле окажетесь ценны для него, сын Карла может держать вас тут несколько дней. И, поверьте, лучше проведите их в неведении.
— Мы не собираемся ждать своей участи! — терпеливо, но жестко сказал Гензель. — Эй, послушайте, уважаемый! Я не знаю, что за дела здесь творятся, и не знаю, от кого заделал этого жирного ублюдка отец Карл, но сидеть и ждать не собираюсь.
— Все зависит от того, когда он вновь проголодается…
— Но вы сказали, что он не ест людей!
— Верно. Он питается исключительно вареньем.
Гензель зарычал.
— Далось вам это варенье! У нас нет ни для кого никакого варенья!
— Вы так думаете, — едва слышно произнес человек с шарообразной головой. — Все поначалу так думают…
— Гензель, — Гретель положила руку ему на плечо, — кажется, я догадываюсь, что он имеет в виду. И если я права, ситуация еще хуже, чем нам виделось. Мы здесь не канарейки.
— А кто? — спросил настороженно Гензель.
— Мы…
Закончить она не успела, потому что дверь дома заскрипела, распахнутая чьей-то удивительно сильной рукой. Гензелю не требовалось угадывать, кто ее открыл. Он почувствовал запах — пота и машинного масла, удивительно зловонный, как запах головки сыра, забытой мышью под половицей. Что-то тяжелое и грузное ввалилось внутрь.
Сидевший в соседней клетке незнакомец взвился на ноги, от его обреченного спокойствия не осталось и следа.
— Не меня! — завопил он истерично. — Не меня, умоляю! Их! Их берите! Они свежие, они сладкие!.. Не меня, молю святым Пестелем!
От шагов сына Карла сотрясался весь дом. Огромная, раздувшаяся от жира туша неспешно передвигалась вдоль клеток, на ее оплывшем лице царило сонное равнодушие. Маленькие глаза шарили по клеткам.
— Не берите меня! Я горький и тощий! Их берите! Их!
Сын Карла замер между клетками, раздумывая. Гензель заслонил грудью Гретель, понимая, насколько нелеп и бессмыслен этот жест. Сын Карла мог бы убить его одним щелбаном. Но он оставался в неподвижности, переводя взгляд с одной клетки на другую. Его пухлые губы едва заметно шевелились, между ними виднелся сизый язык, покрытый россыпями вкусовых сосков и похожий на щупальце глубоководного моллюска.
— Сохраняйте спокойствие, — пробасил сын Карла заученно, безо всякого выражения. — Дело обыденное.
Незнакомец с шарообразной головой взвизгнул и попытался забиться в угол своей клетки. Но это ему не помогло. Сын Карла умел двигаться с удивительной ловкостью, несмотря на свои габариты. Клетка распахнулась, и он засунул внутрь толстую руку, покрытую складками, пролежнями и пигментными пятнами. Казалось, что в его теле вовсе нет костей, а кожу распирают лишь сотни килограммов лениво колышущегося жира. Пальцы безошибочно нащупали пытающегося укрыться человека и выдернули наружу.
Только тогда Гензель смог рассмотреть их неудачливого соседа. Тот и в самом деле походил на человека, если бы не голова. Судьба, наградившая его вполне обыденным торсом и конечностями, отыгралась на голове. То, что находилось у него на плечах, скорее походило на засушенную луковицу. Шелушащаяся коричневато-желтая кожа осыпалась, под ней проглядывали другие слои. Из макушки вертикально вверх росли побеги, напоминающие луковые стрелки, посеревшие от недостатка света.
«Слишком много растений в последнее время», — подумал Гензель отстраненно.
Человек-луковица оглушительно кричал и пытался вырваться, но пальцы сына Карла не оставляли ему шанса. Лишь хрустнула, вывернувшись из сустава, тощая рука.
— Сохраняйте спокойствие, — пробасил толстяк с винтом за спиной и добавил, поколебавшись, новое слово: — Пожалуйста.
— Что он хочет с ним сделать? — не выдержал Гензель.
От собственной беспомощности ныли кости и слезились глаза. Сейчас бы мушкет!.. Может, этот сын Карла и силен, но три заряда картечи в упор превратили бы его в ошметки жира, разбросанные по всему дому.
Ознакомительная версия.
