Ознакомительная версия.
Из всей людской громады лишь одна Рута сохранила невозмутимое спокойствие, хотя и у неё в душе смятенно бились противоречивые чувства. И Ладу жаль, и с вождём свариться неохота, да и у самой дочек на выданье полный дом, а жених уплывает завидный, но что делать? Кто умеет людской гомон слушать, тот понимает, что большинство народу Ташину руку держит. Раздосадованный вождь, конечно, много чем может досадить своенравной большухе, но и того забывать не следует, что пройдёт ещё лет десять-пятнадцать – и кто тогда вождём станет? – да тот, у кого нефрит в руках запылал! Самой Руты тогда небось и в живых не будет, но думать о грядущих заботах уже сейчас нужно. Глупо было бы такого человека из своей семьи гнать, когда сам просится. А то ещё вовсе уйдёт женишок из рода к лесовикам, тогда перед самим Ларом ответ держать придётся, ведь это не абы кто, а сын великого Таши Лучника! Ладу жаль, так с ней она как-нибудь договорится, должна же понять баба, что не отвечает парень за кровавые материнские дела. Авось смягчится ради праздника – вон её Литко какую кралю оторвал – самой завидно.
Рута вскинула руку с растопыренной ладонью, требуя тишины для речения материнской воли, и тишина мигом упала на бурлящую площадь.
– С каких это пор, – медленно заговорила Рута, глядя поверх Тейковой головы, – мужчины в семейные дела мешаться стали? Что-то не припомню я, чтобы приходилось тебе, вождь, лежать на священной шкуре в женском доме, рожая потомков детям великого зубра. Значит, не тебе и судить, кто с кем детей плодить станет и в какую семью принимать молодых.
Тейко почернел лицом, казалось, сейчас он затопает ногами, гневно захрипит что-то несообразное, но на глазах у всего племени вождь сумел сдержаться и не позорить себя окончательно. Он лишь круто развернулся и пошёл прочь с площади, хотя и не полагалось вождю уходить с праздника прежде времени.
Скверно было на душе у Тейко. Год за годом прежние вожди отнимали власть из цепких старушечьих рук, а он за одну минуту всё прогадил, прилюдно уступил бабскому приговору. Сначала смолчать не сумел, потом не нашёл, что ответить.
Рута проводила взглядом уходящего вождя, затем возложила руки на головы ждущих Таши и Векши и тихо сказала:
– Мать-зубриха Люна благословляет вас и нарекает своими детьми.
И никто не заметил, как выбралась из толпы пришедшая посмотреть на праздник Тейла и, закрывши лицо рукой, побежала куда-то за дома. Народ лишь в затылках чесал да удивлялся: «Ну дела, чего только ночка на празднике дожинок не учудит!»
* * *
В узком проулочке за домами, где обычно женщины циновали надранные лыки, сидела на чурбачке Тейла, дочь вождя, первенка, любимица… На ладони у неё лежала гладкая аметистовая слезинка, и настоящие слезы медленно чертили полоски по щекам.
Как же это случилось такое? Ведь приходил, говорил о любви, обещал ждать, покуда Тейла пройдёт посвящение. Подарки дарил. И отец, прежде такой суровый, вроде бы смягчился, уже не смотрел зверем, не скрежетал зубами, если помянуть при нём Ташино имя. Так всё славно сходилось, все девчонки завидовали. А тут явилась от чужих людей лесная дурёха, ни кожи, ни рожи, только и есть, что глазищи зелёные, что у рыси. Кто бы на такую смотрел, а ведь исхитрилась, увела парня, околдовала, разлучница, сквернавка… И теперь хоть плачь, хоть вой – ничего не поправишь. И приняли пришелицу в чужую семью, так что теперь ей Таши ни в жизнь не видать, даже если разлучницу злые демоны утащат. Лар-прародитель, за что ей такая беда? А ведь как всё начиналось! Камешек самоцветный подарил, отшлифованный, слезиночкой, ни у кого такого нет. Дивный камушек, а не наденешь, не покрасуешься… Откуда, спросят, от чужого мужа? Ой, неловко-то как!
Да ещё и отец взбеленится, поди всю косу выдерет…
Медленные прозрачные слезы падали со щёк на раскрытые ладони, на холодную каменную слезинку.
Свадеб сыграть не успели. Через неделю после дожинок на горном берегу в третий раз за лето высадились мэнки. Видно, крепко достал их непокорный род, ежели после трёх страшных разгромов чужинцы не успокоились и желали во что бы то ни стало стереть с лица земли неуступчивых людей.
На этот раз мэнки переправлялись через Великую в десятке разных мест на множестве заранее подготовленных лёгких лодчонок, так что взять их на переправе не удалось. И селение не обложили силой, а засели в окрестных рощах, отрезав людям возможность нормально жить.
В селении прокричали сполох, мужчины спешно вооружились, похватали плетёные щиты, которых за два месяца понаделали с избытком, и стали ждать приступа. И лишь когда на третий день мэнки не начали никаких военных действий, вождь и лучшие воины поняли, что произошло. На родной земле в осаде оказались.
Полсотни воинов вместе с шаманом сделали вылазку, но никого не достали. Мэнки ушли от боя, бросив наспех слепленные шалаши и землянки. Шалаши были порушены, но люди понимали, что новые построить – пара дней работы.
Получалось, что большой отряд мог ходить по своей земле невозбранно, а нормальной жизни людям больше не видать. Девкам за грибами идти – что, к каждой полсотни воинов приставлять? А стадо так и будет за городьбой кучиться? И осенняя охота – тоже мэнкам достанется. Этак они безо всякой битвы людей под корень изведут.
– Ничего!.. – скрежетал зубами вождь, – зимой жаборотые без тёплого жилья повымерзнут. Тут мы их голыми руками возьмём.
– Уйдут они на зиму на тот берег, – хмуро возразил Мугон, – а по весне опять вернутся. Только мы к тому времени уже от голода ослабнем. Так что зимы ждать нельзя, сейчас решать надо.
Легко такие советы давать, а кто бы подсказал, что решать? С кем сражаться, если врага не видать? Этак бывает, сойдутся парни на кулачках биться – один здоровый, машет напропалую, да всё мимо. А другой, куда как пожиже, а дождётся, что соперник запыхается, да и свалит его ловким ударом. Так и тут, сколько ни бей мэнков, все удары в пустое место приходятся.
Подумывал Тейко о ночной вылазке, но сам же эту мысль отверг – от такого безрассудства только мэнкам прибыль. Бросить всё и бежать на запад, к Белоструйной? Как же, спасёт Белоструйная, если уж Великая не удержала супостата… Нет выхода, и напрасно ждут воины мудрого решения вождя.
Тоскливо стало Тейко Быстроногому от такой безысходности. Впервые он пожалел, что нет рядом ненавистного Ромара. Уж тот что-нибудь да придумал бы…
* * *
Зачарованные горы, запретный северный край, сплошь был покрыт лесом. Но однажды налетел вихрь, грянула сухая, без единой капли воды гроза, и громовая стрела, ударив в высокую сосну на вершине одной из сопок, подожгла лес. Два дня гора пылала, словно невиданный факел. Сгорело всё, что могло гореть, и ветер разнёс пепел на восемь сторон, после чего посреди чащобы образовалась большая каменистая плешь. Лет с той поры прошло не так много, и даже травы покуда не обосновались как следует на облысевшей горе. Там, где из камня сочилась вода, земные кости пятнал мох и серые лишайники, в трещеватых местах, где лучше держался приносимый ветром прах, прижилась кудрявая камнеломка и кипрей, разносящий в августе белый пух семян. Но больше всего оставалось неприкрытого камня, и маленькие, неброско разрисованные ящерки грелись по утрам на красноватом граните.
Ознакомительная версия.