— От чего же они не иммигрируют в вашу страну?
— Ваши пороки заразительны. Мы не можем уже принять наших братьев, не боясь, что они не развратят умы обитателей Волшебной страны. Они стали больше людьми, чем эльфами.
— Значит у вас, эльфов и дружба считается пороком?
— Дружба между эльфами — это высокое чувство, а между эльфом и чужаком — порок.
— Этому вас учат ваши мудрецы?
— Мы хотим только выжить, сохранив в чистоте наш род.
— У-у… — разочаровано протянула Лена: ее все больше и больше раздражал высокомерие эльфа. — Знаем мы непререкаемые авторитеты, мудрецов — советников и учителей всех времен и народов. Накушались!
— Ты так непочтительно говоришь о них… Впрочем, чему тут удивляться.
Я читал ваши листки-газеты. Все что там написано — правда?
— Мой совет: читай их поменьше. В нашем мире нужно уметь думать своей головой, а не слушать всяких мудрецов. Что касается твоей, хваленой магии… То не понимаю зачем обслуживать себя ею, если для этого есть мозги и руки. Только насчет волшебства ты был не совсем прав, когда говорил, что оно нам не доступно, и мы не в силах поверить в чудо. Человечеству дано одно на всех чудо, имеющую колоссальную силу. Волшебство, преображающего каждого, и если человек допустит это чудо в свое сердце, жизнь его становится чудесной. Прости за каламбур.
— Одно чудо на всех? — островерхие уши эльфа, встали торчком, от жгучего любопытства, которое он не скрывал.
— Может. Оно имеет колоссальную силу и его хватает на всех и чем больше о нем узнают, тем лучше.
— Что же это за чудо. О! Я понимаю это сокровенная тайна, вашей расы, точно такая же, как для нас книга Коры.
— Сокровенная тайна… — фыркнула девушка. — Носитесь вы с этой вашей Корой. Хочешь услышать об этом чуде? — и когда эльф, еще не веря тому, что вот сейчас узнает о величайшей человеческой тайне, торопливо кивнул, продолжала. — Представь, что живет себе, ничем не примечательный человек и вот его, в один прекрасный день взяли и полюбили. По-настоящему.
Преданно. Глубоко. Вот и все чудо, — рассмеялась она.
— Полюбили? — эльф был потрясен. — И это вы, люди, считаете чудом?!
В который раз я убеждаюсь в прозорливости наших мудрецов. Знай же, что вы глубоко заблуждаетесь, называя чудом — обыкновенную похоть, которую, не зная того, принимаете за любовь.
— Похоть — это страсть, физическое влечение, я права? Ага, похоже, хоть здесь, я с вашими мудрецами не расхожусь во мнении. Возразить нечего, этого добра у нас навалом, я имею в виду — похоти. Кстати наши мудрецы, так и говорили, еще в древние-предревние времена: «мир погряз в похоти». И что? Мы в ней так и сидим, но мы отлично знаем, что сидим в дерьме, и хотя бы поэтому, нам трудно спутать похоть с любовью. Мы сейчас говорим не о физическом влечение, я-то говорю об истинной любви. Любят за то, что человек — есть со всеми достоинствами и недостатками. Любящий именно с этим человеком мечтает прожить до конца своих дней. Любящие очень жертвенные люди.
Эльф подумал, и спросил:
— Но если тот, кого так любят, не желает принимать эту любовь?
Если ему все равно?
— Я не знаю, но, как правило, это ничего не меняет для любящего. Любить он будет молча.
— Но, это просто… глупо, — эльф казался безмерно удивленным. — Какое чудо ты видишь в том, что приносит одну боль, тому, кто жертвует своим сердцем другому.
— Не только боль. Кроме нее, человек испытывает другие чувства: радость, счастье, печаль и грусть… всего не перескажешь. Я не испытала еще это волшебное чувство…
— Но ты говоришь так, будто испытала его.
— Нет, к сожалению, — покачала головой Лена. — Не дано мне.
— Подозреваю, что ты согласилась бы на безответную любовь?
— Да, наверное…
— И ты говоришь, что каждый из людей мечтает испытать подобное чувство? — продолжал допытываться эльф.
— В большей или меньшей степени.
— Но ведь ты же не отрицаешь, что и тогда, человек испытывает животное себялюбивое желание?
Лена с укоризной посмотрела на него: Крузенштерн не понял ничего или не желал понять или попросту, не верил ей, поэтому Лена ограничилась общими фразами:
— Человечество не может объяснить это чувство словами с момента своего существования. Но вы-то разве не испытываете их. Скажем, ту же нежности, или вам только знакома так пугающая вас похоть? — не удержавшись, поддела она его.
Но эльф был слишком сосредоточен, на своих размышлениях, для того что бы услышать ее слова и обидеться на них. Решив, не мешать ему Лена закинула в пакет банку из-под джема.
— Если я подарю тебе частичку того, что умею, не сможешь ли и ты позволить мне испытать одно из тех чувств, что составляют любовь? — спросил он, глядя на нее.
Лена остановилась, держа пакет в руке, вдруг смутившись под его пристальным, взглядом.
— Э-э… извини, но я, наверное, не сумею… Я, ведь, говорила тебео том, что не испытывала ничего подобного.
— Но, тем не менее, ты так же говорила, что готова полюбить. Ты человек и, щадя тебя, я не требую, чего-то особенного. Догадываюсь — все не так просто. Меня о многом предупреждали. Говорили, что от общения с человеком во мне проснуться недозволенные низменные инстинкты. Меня к этому готовили и я, кажется… С Шакером, мне пришлось испытать низменное чувство унижения, страха и мстительности. Но я прошел испытание этими тяжкими чувствами, поняв, что это такое. Послушай, мы эльфы, умеем творить такие чудеса, о которых человечество не подозревает: мы можем изумлять, наводить ужас, менять облик, но то о чем ты говоришь. И хотя учителя предупреждали, что все человеческие чувства непостоянны, мимолетны и имеют в своей основе одну лишь корысть, позволь мне испытать хоть кроху того, о чем ты рассказала мне, великодушно приоткрыв эту тайну.
— У нас нет времени на эксперименты, — этот разговор все меньше нравился Лене, особенно воззрения эльфийских мудрецов на людской род.
— Знаю, знаю… Может статься мы погибнем и я унесу тайну вашего чуда с собой в Вечное Небытие и я готов заплатить эту страшную цену.
Теребя ручку пакета, Лена неуверенно пожала плечами, готовая уступить под настойчивым натиском эльфа. Она уже была не рада, что завела подобный разговор.
— Твой дар не останется не отплаченным. Я тоже готов продемонстрировать тебе силу эльфийского волшебства, — продолжал он уговаривать, ободренный ее молчанием. — Тебе выпал редкостный шанс, познать смысл элфийской магии. Решайся же! Это будет равноценный обмен.
— Боюсь, ты многого ждешь от меня. Я думаю, что ты тяжко разочаруешься, — Лена чувствовала себя обманщицей.
Но эльф, похоже, не верил ей, считая, что она уже просто не хочет раскрывать ему огромный секрет человечества. Как будто не слыша ее неуверенных слов, он поспешно предложил:
— Если ты не против, то начну я. Встань и повернись лицом к дубу. Ничего не бойся. Я буду рядом все время. Обхвати ствол руками, прижмись к нему и закрой глаза. Постарайся ни о чем не думать.
Смущенная, Лена исполнила эту странную просьбу, спрашивая себя: насколько она доверяет этому парню. А когда он притиснул ее всем своим телом к шероховатому жесткому дереву, с силой вжимая в него, перепугалась не на шутку.
— Не бойся, — шепнул ей на ухо эльф. — Доверься мне… Старайся ни о чем не думать.
Она сумела отогнать рой панических, скабрезных мыслишек и закрыв глаза, успокоилась, ощущая тепло, что обволакивало ее. Неожиданно, она перестала чувствовать чужеродную твердую враждебность дуба: кора оказалась мягкой, а ствол прогнулся под нажимом их тел. «Этого не может быть!» — не поверила она в происходящее. Она не понимала, что с ней произошло. Какое-то время она находилась в полной темноте, с нарастающим страхом, чувствуя как за эти доли секунды ее ноги, сначала по щиколотку, а потом чуть ли, не по колено уходили в землю, врастая в нее, достигая невиданных глубин, расщепляясь, разъединяясь, разрастаясь узловатыми переплетениями корней, достигавшими ледяной влаги подземных вод.
Ее кожа преобразилась, став толстым слоем коры, укрывая и защищая под собою нежное, чувствительное тело. Руки вытянулись в ветви. Она чувствовала каждой веточкой, каждый листком своей пышной кроны, который ежесекундно напоминал о себе легким покачиванием и шелестом даже от легчайшего дуновения ветра. Все что составляло ее многообразное, сложное древесное тело, было неотделимо от ее человеческих чувств и сознания. Она сознавала каждую чешуйку коры на себе, нежила каждый листочек под ласковым дождем, чувствовала как ветер, трепля и раскачивая ее крону, высушивал их, и он же заставлял ее сгибаться под своим напором, и она отвечала ему сварливым скрипом, возмущенно шелестя листвой.
Не совладав с ней, ветер уносился, оставляя в покое ее ветви, на которых рассаживались пичуги. Она же тянулась и тянулась ветвями к солнцу, его свету и теплу, разворачивая к нему многочисленные ладошки листвы, одновременно удивляясь возможности видеть вокруг себя. Она видела, чувствовала и переживала все это. Почему деревья, а дуб особенно, называют бесчувственными? Вот сейчас она знает себя как дуб и в то же время как человека. Потом пришло новое удивительное открытие. При всей кажущейся неподвижности, ее не покидало чувство вечного движения. Может оттого, что над нею медленно, плывут облака, а ее зеленая крона все шелестит и шумит, не зная покоя, качая в своих ветвях гнездо малиновки. Ей были приятны цепкие прикосновения быстрых беличьих лапок. Рыжий, гибкий зверек стремительно взвился по ее телу-стволу вверх, едва касаясь веток, перепрыгивал с одной ветки на другую, покачиваясь на них. Оббежав по спирали ствол, белка, распушив хвост, перепрыгнул на ветку соседнего клена. Одновременно с этим, Лена чувствовала, как крот роя под нею один из своих многочисленных подземных ходов, подрыл ее корни. Она обозревала с самой высоты своей раскачивающейся макушки, даль лесных просторов. Новизна чувств, хотя ошеломляла ее но, не пугало, потому что рядом с ней мерно билось живое сердце — сердце эльфа.
