Потом откуда-то в голове всплыла непонятно зачем фраза «проблемы ефрейторов генерала не колышут!», а затем он дернулся и открыл глаза от толчка в бок. Отец стоял рядом и смеялся.
- Везде-то ты, зараза, дрыхнешь. На рыбалке стоя и то заснул!
- Я спал?
- Да ты минут двадцать уже стоишь залипаешь. Поехали-ка домой, вот что, Шишкин. Один хрен не клюет.
- Шишкин пейзажи рисовал.
- Ты бы тоже лучше пейзажи рисовал. Или резьбой по дереву занялся. Или в группе какой-нибудь играл, музыкантам твои замашки еще простительны. Ну или сам хотя бы пел. Вон та же Камелина из дома культуры, а ты чем хуже?
Изыди! Везде ты, долбаный ты призрак попсы в белом платье! В интернете достаешь, в торговых центрах ловишь, во сны лезешь, в отцовские наставления и то пролезла! Это и есть твоя помощь, Ирина Батьковна?
- Тем, что петь не умею. Играть ни на чем не умею. Учиться уже поздно. Бать, зачем менять, может, не хорошего, но что-то умеющего художника на плохого музыканта? Зачем заставлять сапожника печь пироги, а пекаря чинить сапоги?
- Вообще, тоже верно. А пейзаж нарисуешь?
- Гм, не знаю. Я на живых объектах специализировался.
- Может, баталистом станешь, как Верещагин?...
Букарев покачал головой.
- Вряд ли. Война, как пел один без сомнения настоящий мужик, дурная тетка и стерва еще та, я с ней даже на картинах связываться не хочу.
- Можно же просто богатырей рисовать, воинов.
- Можно, но зачем, если без войны нет воина? Хотя… - Букарев почесал подбородок. – С другой стороны, тут диллема. Чтобы не было войны, нужен воин. Или по крайней мере мирный, могущий в любой момент стать воином. А когда нет войны – воину нечего делать, поэтому у нас в армии воины кантик на сугробах делают, чтобы генерал, какой с проверкой приехал, на командира части не прогневался.
- Каждый из нас немного воин. Вот знаешь, у мусульман есть такое слово – «муджахид». Обычно говорят «моджахед», но так правильнее. Так вот, моджахедом считается не только воин на джихаде, но и просто мусульманин, который в обычной жизни борется с самим собой, со своим искушением совершить что-нибудь запретное, нагрешить, гадость какую-либо сделать или даже просто пропустить молитву. Точно так же и у всех остальных, и даже у атеистов в том числе. Ты же борешься с собой, чтобы не проспать на работу? Хотя о чем я, ты не по часам же работаешь… ну ладно, с искушением сидеть и жрать пиво, когда надо работать? Борешься. Вот и изобрази это. Война с самим собой. Глядишь, и начнешь воевать со своими пороками.
Отец загнул целую философию, даже моджахедов вспомнил, а от мнения, что нестандартность Букарева порочна, так и не отступился.
- Идея хороша, но как я могу это изобразить?...
- А вот и думай! Ты художник, ты – творец! А там и набредешь на какую-нибудь мысль. Может, выставишься где-нибудь с картиной на такую интересную тему.
- Бать, я мангака и оформитель, а не просто художник, который энное количество времени стоит перед мольбертом, создает полотно, а затем продает его и оно попадает, или не попадает в конце концов в чью-нибудь коллекцию или галерею. Кроме того, я еще и карикатурист, забыл? С этого жанра имею три копейки, но карикатуру на какую-нибудь глупую дрянь нарисовать – море удовольствия.
- А почему бы тогда этой картине не быть карикатурой?
- А вообще верно…
- И подпись – «здесь художник посмеялся над самим собой». Глядя на нее, ты и будешь все время думать, что живешь неправильно и надо что-то менять.
Ну сколько можно-то уже, а…
- А ты думаешь, мне легко? – решился наконец Букарев. – Не один же ты меня перевоспитать пытаешься. То не читай, это не слушай, занимайся тем и этим, и даже не вздумай еще чего-нибудь. А я все равно свою линию гну. Это, думаю, тоже чего-нибудь да стоит. Сейчас скажешь, что это ослиное упрямство и… как ты там выразился… порочность? Ну, может быть, по-твоему, это так, а по-моему – иначе. И силы вступать в дискуссию на этот счет у меня тоже есть. И аргументы есть, и факты, и опровержений целый вагон. Ну хорошо, вот ты не ешь кабачки. Кому нужно заставлять тебя есть кабачки? Да никому, не ешь и не ешь, что плохого-то? И я не ем кабачки, а другие воспитатели пытались ко мне и с этим прицепиться. Чего ты, типа, кабачки не ешь, это женщине можно носом вертеть, а мужик жрет все, что мазутом не заляпано. И с этим так же. Зачем мне смотреть футбол там или бокс, если мне это тупо неинтересно? Хорошо, если сборная победила в каком-нибудь матче, тут я рад вместе со всеми. Но вот матчи между клубами меня вообще не интересуют. Какая мне разница, Спартак или Динамо? Или ЦСКА? А может, вообще Локомотив или Шинник какой-нибудь? Все наши. Грубо говоря, для меня этой проблемы вообще не существует. Точно так же как для тебя – ем я кабачки или нет. Мы оба их не едим. И моим друзьям тоже нет дела до того, кто кого расколотил, на каком стадионе, с каким счетом и на какой минуте были забиты голы. Нам и без футбола есть что обсудить.
- Что-то вообще я не понял. Начал про воспитание, закончил про футбол. Что за словесный понос у тебя сегодня, Андрюх?
- Футбол я привел как пример. Ты не разбираешься в сортах кабачков, а какой-нибудь огородник Василий Петрович тебе непременно это объявит ужасным непростительным невежеством в таком архиважном вопросе. Почему ты не разбираешься в кабачках? Потому что ты их не ешь и тебе вообще до них никакого дела нет. Почему я не разбираюсь в футболе? Потому что я не нахожу футбол захватывающим зрелищем, не играю в него, не болею за конкретный клуб и вообще ни черта в нем не петрю. Спроси, со скольки метров в футболе бьют пенальти – я вообще как в лесу. Так вот, отец, почему я должен отбиваться от футболистов и огородников, которые ставят мне в вину мою некомпетентность в вопросе, на который мне в принципе по барабану?
Букареву стало казаться, что разговор заходит вообще совсем уже не в те ворота, но останавливаться было поздно.
- Я же не говорю, что твоя несведущесть в живописи – то Шишкиным меня назовешь, то Репиным, то еще каким-нибудь Шагалом, хотя те совсем другие картины писали – это что-то плохое. Что ты в японской культуре не разбираешься, меня тоже не расстраивает. Каждый жук хорош на своем дереве, каждый гриб в своем лесу. Так вот. Есть вещи, которые мне по каким-то причинам неинтересны. Ну вот не возникает у меня желания этим заниматься, а стало быть, и интересоваться тоже. А что-то, войны, например, и вовсе отвратительно. Я не говорю, что не нужно учить историю, наоборот, она-то как раз очень ясно показывает, какая мерзость эта война. И я не разбираюсь в этих вещах…
- Когда в Ленинград прибыл партизанский обоз с продовольствием? – неожиданно спросил отец.
- В сорок втором, в конце марта. Двадцать девятого, кажется…
- Ну вот, а говоришь – не разбираешься. Эту дату не каждый историк вспомнит.
- Может, историк что-нибудь другое в истории изучает. Другую войну, другую страну, другую эпоху. Ему интересно, чем там философы в древней Греции занимались, а не что там в сорок втором году было или не было. Я вон хорошо ориентируюсь по японской культуре, но спроси меня про Китай – и увидишь глаза с бильярдный шар размером. Китай мне неинтересен – я его не изучаю и в культуре китайской не разбираюсь.
- А ведь оттуда родом та физиономия из телевизора, которой ты боялся. Это китайский мудрец, перерисованный, правда.
- Я в курсе, но это уже история скорее компании «ВИД», чем Китая.
Букарев совершенно выдохся. Отец органически не желал его понять, а он катастрофически не мог сформулировать свою просьбу оставить уже наконец его тараканов в голове в покое. Они съехали на кабачки, на футбол, на блокадный Ленинград, на японскую культуру и даже на телекомпанию «ВИД», но ни на шаг не приблизились к консенсусу. И к машине, кстати, тоже, хотя удочки смотаны, рыба запакована, а солнце начинает печь неожиданно жарко, впрочем, где-то на северо-западе небо подернулось черной полосой – днем однозначно быть грозе.
