Ознакомительная версия.
— Вы… — кажется, Крайт решил, что терять больше нечего, — меня прогоните?
И лишиться талантливого нюхача?
— Я тебя выпорю так, что ты неделю лежать будешь.
— Спасибо, райгрэ!
Просиял, разулыбался… Если полезет обниматься, Виттар прямо на месте порку и устроит. Щенок… Как от такого разумности ждать?
Торхилд из рода Темной Ртути держалась в тени и вид имела такой, словно пороть собирались ее. Высокая. Худая, но не сказать, чтобы изможденная, скорее уж родовое качество, как и некая плавность линий фигуры. И движения текучие, тягучие…
Красиво, пожалуй.
К роду Ртути следовало присмотреться пристальней.
— Дозволено ли мне будет узнать имя райгрэ? — И голос у нее приятный.
— Виттар. Из рода Красного Золота.
Все-таки он категорически не понимал женщин. Она в безопасности. Зачем в обморок падать?
Но вскоре странности поведения подопечной отошли на второй план: из четырех групп лишь одна вернулась в полном составе.
— Толпа… — Десятник не без труда освободился от шкуры, в которой застряло с полдюжины арбалетных болтов. — Мы прямо на них… или они на нас.
Удалось вытянуть еще одного — полубезумного, ошалевшего от радости мальчишку из Медных.
А Одена не нашли.
Он был жив… но где?
Спал Оден урывками.
Он вовсе отказался бы от сна, но осознавал, что отдых необходим. И сознание соскальзывало в дрему, отсекая звуки и запахи, которых было слишком уж много, чтобы вовсе от них отрешиться. Не мешали, нет, скорее Оден боялся, что они вдруг исчезнут и он очнется в привычной глухой темноте. И страх выдергивал из полусна, заставляя вновь и вновь убеждаться, что он свободен.
Нет ямы.
Нет ошейника.
Нет того единственного, постоянного в своем существовании звука, который доводил его до безумия. Где-то высоко, над решеткой и даже над головами охраны, невидимая капля воды разбивалась о лужу. Час за часом. День за днем. Неделя за неделей.
Оден и сейчас продолжал слышать этот звук…
Все более отчетливо.
Ярко.
Ямы нет? Есть. Колодец. Ледяные стены, которые даже летом подмерзали. Нестерпимая вонь, когда дышать приходится ртом и кажется, что она остается гнилью на языке. Сам язык распухает от жажды и не помещается во рту. Сегодня тоже забыли принести воды… или не забыли?
Она нарочно, белолицая Мэб, рожденная туманом.
Ей нравится унижать, но Оден, слизывая с камней испарину, уже не чувствует себя униженным. Привык. Жаль, что этой воды слишком мало.
Но умереть ему не позволят: королева не любит терять игрушки.
— Думаешь, ушел от меня? — Вот она, рядом. Стоит, склонив голову к плечу, поглаживает темно-красные бусины ожерелья. Сияет в темноте ледяная корона. Остры шипы терний, и мертвый виноград зреет на бледных лозах.
Ее нет. Не существует.
Она осталась там, в темноте, а Оден вышел.
Выжил.
— Иллюзия. — Королева Мэб знает в иллюзиях толк, недаром туманы идут рука об руку с грезами. Она присаживается, и пурпурная парча платья тонет в грязи его камеры. — Это всего-навсего иллюзия… ты мертв, и давно. Чувствуешь?
Ее рука прижимается к его щеке, и большой палец скользит по губам, сдирая сухую кожу. Лишь этот и еще указательный не защищены чехлами для ногтей и оттого выглядят неестественно короткими.
— Видишь, ты ничего не чувствуешь. И значит, ты мертв. Смирись.
Нет. Он хочет вдохнуть, но рука закрывает рот, а нос привычно забит не то слизью, не то засохшей кровью.
— Упрямый пес…
Она давит на губы, впивается когтями в щеку, но Одену уже не больно. Наверное, он и вправду мертв.
— Нет… — У него чудом получается вывернуться и сделать вдох. — Я живой.
— И чем докажешь? — Мэб слизывает с пальцев капли крови, темные, как гранаты ее ожерелья.
— У… у меня есть невеста.
Глаза Мэб — зеленый нефрит. Сама она мертва, давно мертва, укутана саванами туманов. И отравляет их, рождая безумные грезы. А Оден жив.
— …во всем мире не отыскать девушки прекраснее ее… Ее волосы светлы, мягки и душисты, как солнечный луч…
— Есть, конечно, есть, — шепчет кто-то на ухо, успокаивая. — И тебя ждет. Ты к ней вернешься, и вы будете счастливы.
Держит крепко, но мягко. И руки теплые, живые. А если Оден способен ощущать тепло, то он жив.
— Эйо…
— Я, кто еще. — Она рядом, ее запах — серебра, вереска и меда — заслоняет те, принесенные из сна. Это ведь сон. Просто сон.
— Кошмар, да? — Эйо заставляет его лечь и сама устраивается рядом. Она сразу заявила, что плащ один, а она не настолько жалостлива, чтобы ночью мерзнуть. — Кошмары уйдут. Со временем. Сначала они каждую ночь, а потом постепенно блекнут… выцветают, как шторы на солнце. Теряя силу, приходят все реже и реже. Однажды и вовсе о тебе забудут.
— О тебе забыли?
Она задерживает дыхание, но отвечает спокойно, равнодушно даже:
— Еще нет. Времени прошло не так много.
И Оден запирает вопрос о том, сколько времени прошло с той злосчастной ночи, когда жила, откликнувшись на его зов, раскрылась в русле ущелья. Он слышал, как стонут скалы, наливаясь краснотой, трещат, грозя обвалами, и не выдерживают жара.
Грохот их оглушает.
И кажется, что крепостные стены рушатся беззвучно…
Это было. Когда?
Год? Два? Больше?
Если больше, то насколько?
Война, начавшись у Грозового Перевала, должна была завершиться там же. Путь был заперт в обе стороны, но, выходит, его открыли и война перешла на земли детей лозы?
— Спи, — повторила Эйо, не пытаясь вывернуться из-под его руки. Если ей и было неудобно, Эйо молчала. А Одену нужно было знать, что рядом есть кто-то в достаточной мере живой, чтобы и он сам ожил. — Завтра будет сложным…
Помолчав минуту, она добавила:
— Послезавтра тоже. Сейчас все сложно.
Этой ночью Мэб отступила.
Собак учуял Оден.
Мы пробирались по руслу ручья, извилистому и топкому. Вода ластилась к ногам, и, если бы не обстоятельства, я бы получила от прогулки удовольствие. Солнце припекало совсем по-летнему, птицы обменивались последними сплетнями, и синие стрекозы скользили над шелковой гладью ручья.
Мой спутник двигался куда уверенней, чем я рассчитывала. Он шел, ступая практически след в след. Руку, правда, на моем плече держал, но оно и понятно. Головой крутил. Принюхивался. И выражение лица порой становилось таким… удивленным, что ли? Как-то он наклонился, зачерпнул горсть мелкого песка и долго растирал его между пальцами.
Потом камешек подобрал…
И осклизлый кусок коры, который долго мял в ладони, пока не раскрошил в труху.
Ознакомительная версия.
