На других картинах, что пониже, сегваны занимались разными своими делами: сражались, плыли по морю на корабле, ловили сетями рыбу, охотились на морского зверя и на медведя в лесу, пасли коров, кузнец орудовал молотом, женщины чесали лен, пряли, шили.
В самом низу вился бесконечными кольцами великий змей. Каждую чешуйку выковали прилежно, и смотрелась чешуя как настоящая. Пасть же и клыки змея сотворили так, что видно было, как на зубах чудища ядовитая пена закипает. Рядом с огромным гадом поднимал из неистовых волн гребнистую спину не то кит, не то походившая на него тварь. Были у твари и пасть зубастая, и плавники, и клешни, и костистое острое рыло, и маленькие злые глазки, прочее же скрывалось под водой, только рыбий хвост еще торчал. Впрочем, был у страшилища один хвост или же было их несколько, Зорко увидеть не успел. После краткой беседы Хаскульва с охраной ворота немедля растворились, и повозки въехали во двор.
Посреди двора торцом к воротам стоял дом. Был дом рубленый, как избы у веннов, только уж больно длинный. Должно быть, не одна семья в таком умещалась, понеже иных подобных домов Зорко на дворе не заметил. Зато сараев, овинов, амбаров, клетей и прочих подсобных построек было множество. Другой дом, не менее ладный, но покороче, стоял левее главного и выдавался к воротам поближе. Возле него стояли сегванские воины в кольчужных бронях, с мечами и, должно быть, вход караулили. За домами находился птичник, потому что доносилось оттуда приглушенное расстоянием и деревянными стенами квохтанье кур и гусиный гогот. Там же была и конюшня, зане какие-то люди в одежде попроще, чем у воинов, мигом подхватили под уздцы оставленных хозяевами коней и повели животных на задворки.
— Здесь Ранкварт живет, — услышал Зорко из-за плеча тихий голос. Это Хаскульв, отдав необходимые распоряжения, подошел по-кошачьи сзади. — Он тебя вопрошать станет, как все было, когда кунсы соберутся. Лгать не вздумай. А если безо лжи не обойтись, думай наперед. Хальфдир славным воином был.
С теми словами Хаскульв отошел в сторону так же неслышно, как и приблизился.
По веннской Правде лжу молвить на сходе матерей родов или старейшин было ужаснейшим преступлением. Тем же самым был у сегванов сход кунсов.
«Коли Хальфдир и вправду столь славен был, чего меня пытать? — подумал Зорко. — Не все Хаскульв мне сказал. Видать, грозится, а все рассказать не хочет».
В это время дверь дома поменьше под украшенной резьбой притолокой распахнулась, и оттуда вышел молодой еще сегван, среднего роста, стриженный коротко, широкоплечий и плотный, точно туго набитый кожаный мяч для игр. Был он белобрыс, точно сметана, а за бородой ухаживал, сразу видно, тщательно: подстригал и расчесывал. Была на нем красная шелковая рубаха и безрукавка из длинного и густого белого меха неведомого Зорко зверя.
Хаскульв немедля выступил вперед, поклонился неглубоко, как равному, белобрысому и рек по-своему слова приветствия, кои Зорко уже выучил:
— Приветствую тебя, Ранкварт, великий кунс.
Белобрысый так же поклонился и в ответ приветствовал Хаскульва. Как объяснили до этого Зорко, Хальфдир был главой могущественного союза морских кунсов, и теперь брат его, Хаскульв, заступил на старшинство.
Дальнейшего разговора Зорко уже не разумел, но понял, что Ранкварт, да и все береговые кунсы, опечалены весьма известием о гибели кунса Хальфдира и большого отряда вместе с ним. А еще услыхал Зорко имена боярина Прастена и галирадского кнеса, произнесенные хоть и ровным голосом, как и положено было у сегванов, но не без волнения. Должно быть, и кнес прознал как-то о случившемся, и вышло все не совсем так, как задумывали сегваны.
Затем Хаскульв взял за руку Иттрун и подвел ее к Ранкварту. Тот поглядел на девицу — как показалось Зорко, более пристально, чем следовало посмотреть просто на сироту, — и что-то у нее спросил. Иттрун, даром что была опечалена не менее прежнего, выдержала дерзкий взгляд кунса и ответила прямо, не колеблясь. Затем Ранкварт и Иттрун одновременно перевели взгляд на Зорко.
Иттрун смотрела, как и всегда, будто указывая: «Вот он!», у Ранкварта же взор был колючий, острый, он в душу его словно шест в воду опускал и мерил, где дно.
Оглядев так венна, Ранкварт подошел к нему:
— Здравствуй, Зорко Зоревич! Добра матери твоей и дому!
— И тебе поздорову, Ранкварт-кунс, — отвечал венн с поклоном. — Добра и твоему двору!
— Благодарствуй. Добрую службу сослужил ты нам. Верно ли говорит Иттрун, дочь Хальфдира, что ты последним был, кто отца ее живым видел?
— Может, и не последним, а только если кто и видел его позже меня, тот сгинул уж. Великий воин был Хальфдир-кунс. — На сей раз Зорко удалось не соврать: дружину Прастена Хальфдир взял так, как это мог сделать только великий воин.
— Великий, — без тени насмешки согласился Ранкварт. — Мы все скорбим о нем. На заходе солнца сегодня соберутся все наши кунсы, кто успел прибыть в Галирад. Ты ответишь на их вопросы. А пока ты мой гость и разделишь с нами трапезу.
Глава 3
Небезобразные картины
Зорко отвели постель на соломенном тюфяке в длинном доме, помещавшуюся недалече от входа в довольно узком пространстве меж двумя поперечными перегородками. Вход в закуток заслоняла занавеска из плотной шерсти с зубчатым узором по краю. Рядом втиснулась скамья, на которой стоял глиняный кувшин с чистой водой, лежало полотенце и льняные рубахи с вышивкой: верхняя и исподняя. На тюфяк были брошены шкуры, служившие и подстилкой, и одеялом, и подушкой.
Сопровождал Зорко рыжеволосый юноша в синей рубахе и серых полотняных штанах, разумевший по-сольвеннски.
— Ты кто будешь? — спросил его Зорко.
— Зовусь Андвар, Торстейна-бонда сын, — отвечал парень.
— А меня Зорко, сын Зори.
— Как? — удивился Андвар. — Как отца звали?
— Отца Севрюком звали, — ничуть не удивился непониманию сегвана Зорко: за дорогу он привык, что встречные не понимают веннских «материнских» отчеств.
— А почему тогда «сын Зори»? — полюбопытствовал провожатый. Для сегвана было такое не слишком обычно: другой бы только плечами пожал, а этот расспрашивать принялся. Должно быть, часто с сольвеннами дело имел.
— Потому что мать так зовут, — объяснил венн. — Водится у нас так, да и у сольвеннов прежде водилось — матери имя допрежь поминать, коли себя называешь.
— А-а, — протянул Андвар, делая вид, что понимает, но тут же опять спросил: — А зачем так?
Зорко взглянул на сегвана, как ученейший аррант посмотрел бы на дикаря, вздохнул и принялся втолковывать:
