Полная итальянка в темном платье, восседающая за гостиничной стойкой, была поражена, когда Алька ей перевела, что требуются две комнаты. Как же так? Такой представительный синьор и такая стройная синьора… Ах, синьорита… Ах, разумеется, у нее найдутся две комнаты… Чтобы рядом, да, две прекрасные комнаты, ах, какие отличные комнаты, великолепный вид из окна, а уж перины такие мягкие, что если синьор и синьора, то есть синьорита, то есть, разумеется, это не ее дело…
Здесь говорили на каком-то местном диалекте, но Альку понимали без проблем… тем не менее стрекотала итальянка непрерывно и сказала много лишних слов. Немного утешила ее просьба найти гида, знатока местных древностей и достопримечательностей — за отдельную плату, разумеется. Тетка пообещала к завтрашнему утру некоего Джузеппе Вера.
Толик, уловив, о чем идет речь, сделал скорбное лицо и заявил:
— А ведь один двухместный номер обошелся бы дешевле… Не бережешь ты моих денег, Алевтина…
— Алла!
— Ладно. А что ты ей сказала?
— Что ты — русский резидент, а я — твоя радистка. Поэтому нам требуются две комнаты. Для конспирации. Завтра с утра сюда пожалует для встречи с тобой видный местный коллаборационист.
— Это еще зачем?
— Родину предавать.
— Чего? Алевтина, что ты мелешь?
— Алла!!! Я гида на завтра наняла, понял? Знатока местных древностей, чтобы все показал. Понял?
Эдвин почесал в затылке. Хм… Третий вопрос… Дело предстояло деликатное… Наконец решился.
— У меня нет третьего вопроса. Я… хочу попросить тебя, Эльга Финика.
— О чем?
— Помоги мне отомстить! Прокляни, призови самую страшную беду и пагубу на голову предателя!.. Так, чтоб он сдох!.. Чтоб он… Ты чего, старая?
Смех ведьмы походил на кудахтанье. Отсмеявшись, Финика произнесла:
— Конечно. Проклятие. Ведьмы проклинают, ведьмы наводят порчу… А ты уверен, рыжебородый, что ты желаешь именно такой мести?
— Желаю-то я другого… своими бы руками… Да сбежал от меня сопляк, только и осталось, что это… вот…
— Проклятие?
— Проклятие. Пусть мается, пусть не знает покоя, пусть сгинет из Мидгарда, но и пусть не примут его ни в Валгаллу, ни в Хель! Пусть не сбудется его мечта, пусть боком выйдет ему похищенное у меня богатство! Пусть томится и мается до тех пор… пока… пока… Пока не явится к нему та самая валькирия, с которой говорил перед смертью Заговоренный!..
— Ну что ж. Я тебе помогу. Но помни, все выглядит иначе, если отойти подальше и поглядеть со стороны. Из другого дома или из другого дня… Деревья стоят на месте, звери мчатся по миру. Начнем… Думай о своем враге. Мертвые звери позовут его.
Послышался шорох, угли в жаровне вспыхнули ярче. Теперь только викинг разглядел собеседницу — старуха куталась в просторные одежды из черной ткани, потому и не видать ее было. Сейчас из вороха черного тряпья высунулась костлявая лапка, сжимающая плоский обломок кости. Ведьма принялась напевать вполголоса и водить костью над очагом. Круговые движения тощей руки, сжимающей желтую кость, завораживали, притягивали взгляд, не позволяли отвести глаз. Викинг смотрел на тлеющие угли и кружащуюся кость, слушал монотонный напев старой Финнки… и вспоминал Богомаза… Внезапно Эдвину почудилось, что мальчишка здесь, в шатре — притаился в темном углу под пологом и только ждет мига, чтоб броситься сзади… С хриплым возгласом Золотая Борода резко обернулся, выхватывая меч… и… замер. Лицо обдало ледяным ветром.
— Ага! Он был здесь! Враг! Молодой! Здесь! Привели звери! — взвыла старуха.
Она выпростала из-под тряпья вторую руку и принялась быстро-быстро черкать мелом по поверхности кости — черной, успевшей закоптиться. Эдвин замер, с удивлением следя за молниеносными движениями старухи. Минута — и испещренная рунами кость полетела в жаровню. Вспышка, снопы искр… Эдвин протер глаза — кости в очаге не было, угли снова поблекли… Черный ком тряпья — Эльга Финнка — осел и скособочился. Ведьма тихо пробормотала усталым голосом:
— Твоя воля свершилась, ступай…
— Свершилась… — эхом отозвался Золотая Борода.
— Но я была не одна, — неуверенно добавила Финика. — Сегодня был Он.
— Он? Кто — он? Он, Влад?..
— Ты называешь его Локи, — чуть громче, с нажимом, произнесла ведьма. — У Него много имен и обличий… а для тебя Он — Локи. Однако твоя воля исполнена, а мне нужно отдохнуть. Ступай.
— А Влад? Он сдохнет?
— Он переживет и меня, и тебя. Не в этом мире, но… Переживет. В точности, как ты пожелал, рыжебородый. Пока не явится валькирия. Ступай. Теперь мне нужно побыть одной.
— Но плата… ты уверена?.. Что… э… не хочешь платы?
— Я же сказала — ты не передашь мне ничего из рук в руки. Ступай.
Эдвин подумал с минуту… и, обернувшись, зашарил по оленьим шкурам, отыскивая выход… Оказавшись снаружи, викинг привычно поправил пояс, чуть сдвинул назад ножны… пальцы наткнулись на обрезанный ремешок — кошелька с серебром не было. «Ничего из рук в руки», — как и обещала старуха.
Джузеппе Вера оказался тщедушным старичком в белом полотняном костюмчике, идеально выглаженном и украшенном алой розочкой в петлице. О викингах и зарытых кладах он не мог рассказать ровным счетом ничего. Правда, в позапрошлом веке здесь разбойничал знаменитый Монтольяцци… Как, синьоры не слышали о Монтольяцци?.. Хотя этот знаменитый человек разбойничал в местных горах недолго, два или три дня, а потом отправился на север… Как? Как вы говорите? Влад из Гардарики? Нет… Хотя… Здесь есть одно очень известное место, здесь — в Фортунатопопьюле. Пожарище, синьоры! Пожарище, на протяжении восьмисот лет не заросшее травой! Там сгорела мастерская мессира Уладо, Дьявольского Художника. Идемте, идемте, Джузеппе Вера расскажет вам по дороге о Дьявольском Художнике…
Итак, мессир Уладо. Никто не знает, как этот странный человек… и человек ли?.. Как этот странный синьор оказался на берегу. Однажды он словно вышел из моря и не имел при себе ничего, кроме короткого меча и тяжелого сундучка, привешенного за спину на манер этих рюкзаков, которые таскает нынче молодежь. Он сказал, что хочет учиться живописи и, по совету жителей Фортунатопопьюлы, отправился в Пизу. Или, может, в Венецию, кто ж теперь помнит? Три года пропадал мессир Уладо в дальних краях и, наконец, возвратился в Фортунатопопьюлу. Он учился у лучших мастеров, говорят, и превзошел их в мастерстве. Платил же мессир Уладо за уроки золотом и необычайно щедро… Идемте, синьоры, идемте, здесь уже совсем недалеко — вон за теми холмами. А потом Джузеппе сводит вас к развалинам римской крепости на горе Айкья… Так вот, мессир Уладо вернулся в Фортунатопопьюлу, купил пустующий дом в стороне от города и стал там писать картины. Ах, синьоры, что это были за картины! Если он изображал лес, то каждый листочек в его лесу как будто дрожал под легким ветерком, если он писал море, то волны набегали на берег, оставляя пенные следы и пестрые раковины… Если он рисовал восход в горах, то вы, глядя на полотно, видели собственными глазами, как солнце поднимается все выше и выше, а склоны окрашиваются розовым и золотым… Словом, мир на картинах мессира Уладо был живым. Одно лишь было не под силу художнику — изобразить живых людей. Сколько бы ни пытался он изобразить людей, его талант, его счастье мастера неизменно изменяли ему. Однажды в Фортунатопопьюлу пожаловал сам святейший отец, чтобы заказать мессиру Уладо несколько картин… Да-да, даже папа римский не брезговал лично явиться к мастеру — сюда, в Фортунатопопьюлу. Так-то. И вот мессир Уладо задал вопрос папе — почему так выходит, что ему не удается заселить собственный мир? Папа выслушал дерзкую речь и сказал:
