Пришлось отчалить немедленно. К счастью, большую часть своих собственных товаров уже погрузили. В основном груз состоял из бочонков с подрывным порошком, который не понадобился в шахтах. В городах, где неспокойно, поднялся спрос на огнестрельное оружие и подрывной порошок, так что, возможно, рейс и не пройдет впустую. Если позволит ткущий, в Аксеками они остановятся, выгрузят товар и выполнят контракт. Но никто не знал, сколько места потребуется для груза ткущего и не придется ли выбрасывать свои товары, чтобы разместить чужие.
Ткач занял каюту Пори и его жены Фьюры. Этого следовало ожидать: они спали в лучшей каюте. Пори командовал на «Пеласке». Они безропотно перешли в каюту к остальным членам экипажа, где спал и Лан. Лан мог десять раз быть сыном капитана, но на реке он оставался юнгой и драил палубу вместе с остальными.
В первую же ночь ткач потребовал причалить к левому берегу реки. Вокруг стояли леса Юна. Создавалось ощущение, что если бы Керрин не пробила себе здесь дорогу, то зеленая стена стояла бы до конца веков. Ночь выдалась темная, в небе светила лишь одна луна, а течение в этих местах вело себя коварно. В бледно-зеленом свете Нерин барже удалось встать возле берега, но потребовались все якоря и веревки. Спустили трап. Когда швартовка закончилась, люди переглянулись, не понимая, чего ждать впереди.
А ждать долго не пришлось. Ткач согнал всех в каюту команды и запер их там.
Лан слушал ворчание матросов. Его родители тихо сидели рядом с ним на койке. Их проклятия и гнев звучали, как богохульства. Лану не верилось, что кто-то высказывает недовольство делами ткущего, даже если тот не слышит. А они всё мерили шагами тесную каюту и сыпали проклятиями… Как звери, которых посадили в клетку. Закон, долг мог обязать всех выполнять волю ткача, но он не мог принудить их делать это с удовольствием. Лан сжался в комок, ожидая, что вот-вот их постигнет какое-то возмездие. Но ничего не произошло, только отец наклонился к нему и прошептал тихо: «Запомни этот день, Лан. Пять лет назад люди не отважились бы произносить такие вещи. Смотри, как гнев заставляет угнетенных расправлять плечи».
Лан не понял. Все, что занимало его до начала опасного рейса, — это приближение Эстивальной недели, которая ознаменует его четырнадцатилетие. Мальчик чувствовал, будто отец делится с ним какой-то сокровенной мудростью, инстинкт подсказал ему, что фраза отца значит гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. Но что мог понимать баржевый юнга четырнадцати лет от роду в таких серьезных вещах?
Ткач освободил их только на рассвете. Большинство к тому времени уже спали. Те, кто все еще бодрствовал, слышали странные крики зверей в лесу и торопливо бормотали молитвы и чертили в воздухе охранительные знаки. Палуба не пропускала звуки из трюма, где размещали груз, но что бы там ни грузили на борт, было ясно: ткач работает не один. Тем не менее, когда щелкнул замок и люди смогли выйти на палубу, он стоял один. Лучи восходящего солнца золотили бесстрастную серую маску. И, несмотря на высказанное возмущение, под холодным взглядом зловещего пассажира работяги вели себя отнюдь не воинственно. Никто не осмелился спросить, что происходило прошлой ночью. Никого будто бы и не интересовало, что сегодня запихнули в темное брюхо баржи.
Ткач отозвал Пори и что-то ему сказал. После этого капитан сообщил команде то, что все и ожидали услышать: никто не должен спускаться в трюм. Он будет закрыт, а ключ заберет себе ткач. Любой, кто осмелится преступить запрет, умрет.
Ткач удалился в свою каюту.
Несколько дней прошли спокойно. Пассажир не выходил на палубу, его видели только тогда, когда приносили еду или выносили ночной горшок. Матросы слышали через дверь, ведущую в трюм, как там кто-то шевелится и скребется, хрюкает, ворчит. Никто, однако, не пытался пробраться внутрь и взглянуть, что происходит. Они открыто выражали недовольство, бросали подозрительные и исполненные страха взгляды на дверь каюты, в которой обосновался ткач. Пори ругался и заставлял работать. Лана это радовало. Драя палубу, легче не думать о жутком существе, спящем в постели родителей, и о таинственном грузе. Лан притворялся, что их просто нет. Получалось.
Око Нуки благосклонно согревало окрестности Керрин. Позднее лето — это приятно. Воздух казался живым от мошкары. Пори обходил баржу, чтобы удостовериться, что каждый делает свою работу. Фьюра стряпала на камбузе, только изредка перебрасываясь парой слов с мужем или смущенно чмокая сына в щеку. Чайки кружили над рекой, рассекая небо своими изогнутыми крыльями. Они высматривали, не блеснет ли рыбий бок где-нибудь в воде. Время текло медленно, еще немного — и можно будет поверить, что это абсолютно нормальный рейс. Не удалось.
Когда Фьюра принесла ткачу обед, он сцапал ее. Пори с самого начала не нравилось, что жена общается с пассажиром, но она успокаивала его. Она кормила всех на барже, и ее долгом было приносить обед незваному гостю. Может, он только что закончил ткать, рассылать свои секретные сообщения, делать что-то еще, не менее непонятное. Лан слышал, что некоторые ткачи становились очень странными и жестокими после того, как употребляли свою силу. Женщина позвонила в медный колокольчик, прося разрешения войти… Появилось это злобное, пышущее гневом чудовище и уволокло ее в каюту. Фьюра не осмелилась бороться с тщедушным и сгорбленным, как большинство его собратьев, ткачом. А еще они могли заставить людей делать то, что им нужно. И крики.
Дверь каюты — захлопнута. Матросы собрались вокруг, боятся, задыхаются от бессильного бешенства. И Лан стоит с ними, дрожит. Его взгляд прикован к упавшему на палубу подносу. Он хотел бы сбежать, нырнуть в Керрин с борта баржи, заглушить вопли матери — под водой в ушах шумит. Он хотел бы ворваться в каюту и спасти ее. Но Лана парализовало. Никто не вмешается. Это стоит жизни.
— Не-ет! — раздался откуда-то сзади голос отца. Матросы бросились, перехватили его. — Фьюра!
Лан обернулся. Четверо мужчин вырывали винтовку из его рук. Он отбивался с силой одержимого. Лицо Пори исказилось от ярости. Винтовка, выбитая из рук, отлетела в сторону. Скрежет стали. Матросы отпрянули от капитана. Один из них чертыхался, на его предплечье кровоточил порез.
— Это моя жена! — вопил Пори. Брызги слюны слетали с губ. В руке — короткое, изогнутое лезвие. Он обвел людей взглядом. Его лицо налилось кровью. Пори бросился сквозь толпу и пинком выбил дверь каюты.
Дверь за ним захлопнулась. То ли он дернул ее рукой, то ли какая-то неведомая сила сделала это за него — Лан не знал. Он услышал яростный крик отца. В следующее мгновение что-то тяжелое со всей силы врезалось в дверь изнутри. Полетели щепки. Все замерли. И снова — вопль матери, долгий, дикий. Сквозь щели в двери стала просачиваться кровь.
