К деловито обсуждавшим перспективы дальнейшего противостояния решительно подошла немолодая, но стройная и подтянутая женщина, поразительно похожая на Стаса.
«А вот и мама…»
— Здравствуйте, Надежда Фридриховна! — Маляренко вскочил на ноги и галантно, без намёка на шутовство, поклонился. — Наслышан, наслышан о вас!
Баритон Ванюши был полон бархата.
— Позвольте представиться, Маляренко Иван Андреевич. Увы, по какому-то злому стечению обстоятельств, сейчас — наипервейший враг вашей глубокоуважаемой семьи.
Комната замерла. Было слышно, как на улице звякают ложки.
— Надя. Знаете, Иван, думаю, что вы уже не «наипервейший» враг. Да и враг ли вообще. Спасибо вам. И вам, Сергей Геннадьевич. Без вашей помощи мы бы долго не продержались. — Было заметно, что женщина держится лишь громадным усилием воли.
— Эй! Там! В доме! — Голос с улицы разорвал тишину. Все вздрогнули и как-то одновременно выдохнули.
— Эй! Мужик! Давай поговорим!
— Прошу меня извинить! — Иван галантно взял даму за локоток и отвёл её к женщинам.
— Чего тебе?
Лужин вдруг взвился и, яростно размахивая руками, принялся что-то мычать.
— А тебе чего?
Иван отвернулся к окну и отодвинул баррикаду. За разбитым стеклом, снаружи, оказалась прижата плотная плетёнка. Рассмотреть говорившего было можно, а вот выстрелить — нет.
«Предусмотрительный, собака!»
— Ну давай, поговорим. Ты кто?
Из дальнейшей вполне себе мирной и интеллигентной беседы Маляренко выяснил, что имеет дело с почти что коллегой. Витя оказался бывшим начальником маленького хуторка, благополучно разорённого Лужиным-младшим, а ныне он состоял в должности «ходока», то есть поисковика.
«Ну-ну, на юге и востоке, говоришь, у тебя есть кому ходить?»
Иван презрительно оглянулся на сгорбившегося дядю Геру. Надя стояла рядом с мужем с абсолютно каменным лицом.
Поболтав о том о сём минут пять, Витя перешёл к делу.
— Слышь, Вань, бросай ты их. Ну не знали мы, что эти тёлки — твои знакомые! Да и что, убудет с них, что ли. Живы, и ладно! Ты, что, думаешь, спас семью, и этот скот Стасик тебя расцелует? И всё забудет? Ну конечно!
— Я на это как-то и не рассчитывал.
— Вот и я о том. Ты что думаешь — ты в рай попал? В цивилизацию? Да это всё мной построено. Мной! И вот им. И им. — Витя выталкивал вперёд измождённых, почерневших мужиков. — Это они на разборе руин надрывались, пока эти уроды тут жировали. Они! И я.
Иван насмешливо смотрел на сгрудившихся Лужиных. Казалось, что Надежда сейчас заплачет.
«Получите! Может, проймёт вас…»
— Они просто рабовладельцы. И убийцы.
— А вы?
— И мы тоже. Но мы только мстим. Послушай, Ваня. Я на тебя за ночь не в обиде. Родни у меня тут нет. Порезал народ, и ладно. Но ты пойми, нам женщины очень нужны. Без них у нас нет будущего. Больше никакого насилия над ними не будет. Обещаю. И тебя не тронем. Просто уходи. Ты тут ни при чём. Ты — враг моего врага. Значит, можешь быть другом мне.
Ваня посмотрел на вихрастые лопоухие головки малышни, на женщин, с надеждой ждущих его решения, и отвернулся. За его спиной с заряженным арбалетом встала Маша, взяв под прицел дядю Геру. Семёныч потрясённо застыл.
— Ваня, не верь ему! Я не Лужин. Я вот — простой работяга. Не верь ему!
Поняв, что Ивана не так просто сковырнуть с места, Витя принялся обрабатывать Дока, пообещав ему всё, что тот захочет. Через три минуты уговоров доктор подошёл к окну и десять минут торговался насчёт своего будущего. Будущего своей жены и ребёнка. Витя даже пообещал достроить его дом и сделать министром здравоохранения. К этому времени Ваня уже спокойно сидел в углу и с интересом наблюдал за присутствующими в комнате. Никто, кроме доктора, не выражал желания выйти.
«Интересно. Не хотят выходить. Понятно с семьёй. А остальные что? Ну ладно, посмотрим».
Надя, обняв дочь, тихо плакала, отвернувшись от мужа.
«Хоть её проняло».
Док взял на руки ребёнка и, подталкивая упиравшуюся жену, вышел из дома.
— Ваня. Не тупи. Выходи и иди себе с богом!
Маляренко смачно плюнул в сторону съёжившегося Лужина и пошёл к двери.
— Только я не один. Со мной подруга. И друг с женой. Знаешь Звонарёва?
— Это строитель, что ли? — Голос с улицы обрадованно пресёкся. — Знаю. Пусть уходит.
Женщины в доме закричали. Негромко, тоскливо и безнадёжно. Их бросили все защитники. Даже чужие.
«Сейчас на колени упадёт, дура…»
— Надя. Не надо. Это не поможет. У неё спроси. — Иван кивнул на Алину и вышел на улицу.
Витя оказался высоким худющим мужчиной лет сорока.
«Ровесник. Прости меня, Витя. Пожалуйста, прости. Тебе не повезло. И ты ошибся».
Иван вытащил из-за спины мачете. Виктор нахмурился, а мужики подобрались и взялись за копья.
— Парень, ты чего? Не дури.
«Кроме женщин и детей, кроме женщин и детей».
— Ты не прав.
Над ухом Ивана коротко свистнуло, и Витя, поймав лбом арбалетный болт, без звука рухнул на землю. Иван заорал что-то матерное и огромными прыжками бросился прямо на врага.
«Во, мля, я даю! Во, бл…»
ГЛАВА 4,
в которой судьба Ивана закладывает очередной крутой вираж
Ничто на земле не проходит бесследно…
А. Градский
«Где я? Что со мной? Я умер? Почему вокруг звёзды? Я в космосе?»
— Ау! Люди! Здесь есть кто-нибудь?
«Чёрт! А где же моё тело? А руки?! Чёрт! Я ничего не вижу! А-а-а-а!»
— Почему тут так тихо? Я оглох?
Вокруг сияли мириады звёзд на фоне абсолютной тьмы.
«Вот как это происходит. Как красиво». Мысли потекли медленно и расслаблено.
— Значит всё? Я умер? «А-а-а-а-а! Не хочу!»
Разум задёргался и забился, как рыба на крючке.
«Не хочу!»
БУМ.
«Что за…?»
— Это что?
Звёзды тряхнуло и смазало. В ушах стоял звон. БУМ.
— Да что это?
Тьма исчезла, исчезли звёзды. Всё вокруг заволокла серая пелена.
БУМ.
БУМ.
— Да что же ЭТО?
БУМ.
БУМ.
БУМ.
Хххх!
— Тетя Надя! Он ОЖИЛ!
«А потолки они классно сделали. Видно, что крепко. А это ещё кто? Алина. Ну надо же. Во. Ещё тётка какая-то незнакомая. А ну вас всех. Я лучше посплю!»
Новость о том, что покойный, которого успели оплакать и уже собирались похоронить, ожил, облетела посёлок со скоростью степного пожара. Народ, дружно бросив все дела, рванул к дому Лужина-старшего, где на хозяйской кровати ныне возлежал «воскресший». Звонарёв выпер из дому всех, включая хозяев, сделав исключение только для Марии и Дока, который с изумлением щупал пульс у вполне живого «покойника».
