Как сказал он это, так сердце мое будто Морава-смерть в полон взяла: биться бьется, а не чувствует ничего — ни горячего, ни холодного, ни боли, ни радости. Только и спросила:
— А я куда же?
— А вот это меня не касается, ты ловкая, что-нибудь да придумаешь. Только имущество все мужу принадлежит. Ты тут никто, и зовут тебя никак. Мое все по закону, всё имущество за мужем записано. А ты? Вон светлый лорд на тебя глаз положил, можешь к нему в полюбовницы идти, только кому ты больше, чем на три раза в постели потешиться, нужна, нет в тебе женской силы, что мужиков держит. Пустая ты, а в постели, что кукла.
Это я — то кукла? Когда я от одного взгляда, от одного прикосновения его загоралась, и внутри вся таяла, только бы приголубил, в постели согрел. Я даже не заплакала, отвернулась и пошла. Три дня под лестницей в трактире для посетителей попроще, где он и не бывал уже, пролежала, будто окаменелая. Сердце вообще льдом обросло. Любила я его сильно. Не поверила сперва, что такое быть может. Что ему нужно, моей же любви на двоих хватало? Можно было, конечно, к градоначальнику пойти, может, какое имущество и оставили бы мне, да и вообще, может, бросать бы меня запретили, я этими законами не интересовалась. Мысль одна крутится — уйти, ну не из жизни, конечно, грех это, а далеко, будто и не жила здесь никогда. В деревню не возвращусь, родителей позорить, а куда?
Вышла вечером — то ли я живая, то ли призрак, шататься не шатаюсь, а улыбнуться не могу. Тут один сказитель сидел, часто к нам захаживал. Увидел меня и говорит:
— Ты ли это, Стеша? Так все плохо?
— Может, и не я, — говорю, — кто знает.
А он посмотрел на меня, накрыл руку своей рукой и сказывает:
— Чтобы сердце разморозить — у тебя один путь. Если угодно будет богине Макоши, направит она твоего коня в место, где Велес в дикой охоте в зимнюю ночь пролетать будет. На восток надо ехать, там находится место — Перекресток, или Перехлестье миров называется, там
Я не заплачу, я буду идти,
Пусть не вижу, что впереди
Я не брошенная, не оставленная,
Я печалями не раздавленная,
Хотя сердце еще заморожено,
и судьба моя искорежена.
Ты меня променял пусть
На другую, на молодую,
На богатую, статную, знатную
И в постели очень приятную.
Я не заплачу и не завою,
Сердце уже не чувствует боли.
Всё равно душа хочет жить,
Своё прошлое изменить.
Буду опять повторять упрямо:
Голову вверх, держим спину прямо.
Я не брошенная, не оставленная,
Я печалями не раздавленная,
Поэтому не заплачу и не завою,
Не захлебнусь в отчаянии и горе,
Хоть и сердце мое заморожено,
и судьба моя искорёжена.
Завтра будет день, а потом ночь.
Перехлестье беду унесёт прочь,
А коней богов сумасшедших бег
Унесёт мороз и растопит снег.
Я не брошенная, не оставленная,
Я печалями не раздавленная
К нам подошла Клевенс.
— Извините, что вмешиваюсь в разговор, хочу ещё раз сказать, — она качнула головой и присела рядом с нами. — Фрости, прости, но думаю, у тебя была не любовь, а страсть. В истинной любви любят не только тело, но и душу. А ты душу его тёмную не видела, просто телом симпатичным очаровалась. Себе напридумывала, сама себя уговорила и, как околдованная, вокруг него крутилась. Но все тайное когда-нибудь становится явным. Вот и у тебя прояснилось. Лучше раньше, чем позже. Одной страстью долго не проживешь, даже если она обоюдная. Фрости, хорошая ты моя, ты сильнее, чем думаешь, я чувствую, вижу это в твоем взгляде. Смотри прямо в глаза, не бойся, не опускай ресницы, кто бы ни стоял перед тобой: муж, друг, враг, зверь или даже бог. Только слабые опускают перед небом свои глаза. Дай почувствовать, понять, что в тебе есть сила и стержень, иначе тебя сломают, раздавят. А тебе, Ловелия, скажу: да, это не простой приют, сюда приходят люди, которым нужно изменить что-то или помочь кому-то, а может, просто открыть глаза на то, на что они были закрыты. Но чаще всего они приходят сюда потому, что ищут самое важное для себя — свое предназначение. Также для того, чтобы или избавиться от любви, или найти её. Иногда чтобы помочь в этом другим. И ещё дорога сюда учит, как быть сильным и чувствовать себя сильным.
Она резко повернулась и пошла в зал.
— Спасибо, Клевенс, ты необыкновенная, — почти хором сказали мы.
Я пошла обратно к принцам, сидевшим со Сказителем.
— Ты как, Лотта, — спросил Хи, — не сильно устала?
— Да нет, нормально, мне здесь нравится, хотя и странно все: люди, их ожидания. Правда, тут так много боли, она как огромные сугробы, что вырастают, когда Морана в полной силе приходит. Но приют прячет нежные травы под этими сугробами, давая надежду и не позволяя им окончательно замерзнуть.
— Ожидания всегда странные, — вдруг сказал Сказитель, — а живые люди всегда интересны. Вернее, если они живые. А мне нравится это ожидание чуда. Но об этом завтра, а то я потеряю нить истории, которая у меня родилась, пойду додумаю. Чуть- чуть не проворонил начало новой сказки. Замечательной!
Молодые глаза лукаво посмотрели на нас.
— Хорошего отдыха, — и покинул нас.
— Ты знаешь, — опять сказал Хи, — мне здесь нравится больше, чем во дворце, все проще и в тоже время таинственнее. Очень хочется услышать завтра рассказ Сказителя. А вообще работать топором здорово, эти тебе не указы писать. Веселее и, наверное, полезнее.
И они с Ха весело засмеялись.
Что-то внутри пропело: «Молодые еще, совсем мальчишки. И к р а с и в ы е».
Утром мне снилась вьюга, заметающая все следы, несущийся куда-то по воздуху в санях закутанный в шубу человек и необыкновенный парень с развевающимися волосами. Сани облетают огромный дуб, и парень протягивает девушке руку. Она ухватилась за нее, и на этом я проснулась. Сон был невероятно яркий и реалистичный.
Вскочила, умылась и пошла проверять силки. Людей-то кормить надо. Зайцев развелось множество. В силки аж три штуки попалось, неплохо. Если так будет всегда, голодными не останемся. Потом уборка, какая-то суета. Чуть-чуть помогла парням перетаскивать. В доме было тепло и уютно. Не страшно, если прилетит ледяной северный ветер — не в поле, не замёрзнем.
Хи и Ха работали справно, попилили и порубили имеющиеся стволы, потом поехали в лес за сухостоем, потом опять пилили и рубили, немного поупражнялись с мечами, а для разрядки устроили игру в снежки, снег еще лепится. Я тут вышла во двор — и меня забросали. Прямо в лоб попали. Больно. Но я тоже ловкая, отбивалась. Ко мне присоединилась Клевенс, против этих двоих недорослей одной не справиться. Как мы играли, все постояльцы смотреть выбежали, но растормошить их не удалось. Просто стояли и смотрели, не сдвинулись, руки не подняли, ну правда — замороженные. Но я попробую их растормошить, чего бездельничают, хоть и за постой заплатили.
