Ознакомительная версия.
Как он сам захочет. Не могу его принуждать, не по-человечески это будет и не по-божески. Но думаю, откажется. Слишком уж привязался ко мне.
— Что ж, придётся поговорить, — согласилась я. — Чувствую я, что с вами обоими скоро и я умом тронусь. Слыханное ли дело, чтобы купленного раба спрашивать, чего он пожелает?
Но я и сама понимала, что всё давно пошло наперекосяк. Линия моей жизни моя повернулась куда-то вбок. И отчего я жжение на ладони не ощущаю?
Что ж, поговорим. Уговаривать я умею.
Мальчишку я нашла на заднем дворе за странным занятием — вооружившись лопатой, он неторопливо копал яму — круглую, локтя два в поперечнике.
— Что, могила? — поинтересовалась я, встав у него за спиной.
— Не, тётушка, колодец у тебя будет. Далеко же ходить, да и очереди ждать приходится… А если мы с господином у тебя на целую луну задержимся, то вот надумал я вырыть.
Он стоял в яме уже по колено, руки и ноги перемазаны в глине.
— Колодец, конечно, дело хорошее, — согласилась я. — Только сейчас ты быстренько зароешь всё, что накопать успел.
Лицо его вытянулось от обиды.
— Но почему?
Стоило, конечно, указать ему на непозволительную дерзость, заслуживающую сурового наказания, но мне сейчас этого совсем не хотелось. О другом сейчас говорить с ним надо.
— Потому что воды здесь нет. Умный хозяин, прежде чем колодец копать, знающего человека призовёт. Тот с лозой придёт и проверит, глубоко ли вода кроется. У меня тут хоть на десять твоих ростов заройся, всё воды не будет. Разве только, — я сухо улыбнулась, — ты не вздумал до океана докопаться… чтобы выплеснулся…
— А то я колодцев не рыл, тётушка, — протянул он обиженно, выбираясь из ямы.
— Землю поковырять — невелика сноровка, — возразила я. — А вот выбирать места, думаю, тебе не приходилось. Так что закидаешь это… после. А пока что поговорить мне с тобой надо. Отмывайся давай да ступай на кухню.
Вскоре он сидел на полу, чистый, в новенькой набедренной повязке. Даже волосы растрёпанные слегка пригладил. Видать, почуял, что разговор нешуточный будет.
— Вот что я тебе скажу, Гармай, — устроившись поудобнее, начала я. — Господин твой рано или поздно поправится, и пойдёте вы с ним до дорогам да бездорожью.
Бога этого Истинного проповедовать. А сие строжайше запрещено законами Высокого Дома. Каким богам на здешних землях поклоняются, те и разрешены, а за прочих наказание положено. Иноземцам, конечно, дозволено по своей вере жить, но чтоб местных на неё сбивать… за то смерть лютая. Как уж начальник уездный решит.
Кол, костёр, крысиная яма, колесо — много чего у властей есть. Тем же, кто новшества эти слушает и принимает — их в палки, да всё имущество в казну отберут. А самих в изгнание. Вот оно как… А господин твой в открытую о Едином Боге болтает. Значит, скоро попадётся. Уже слухи ползут, что во Внутреннем Доме знают о заразе этой, насчёт какого-то бога чужеземного. Знают и гневаются. Стало быть, обречён твой господин на смерть. Или селяне забьют, как это чуть не случилось, или уездным властям выдадут. И тебя вместе с ним. Тебе умирать-то разве хочется?
— Зачем ты мне это говоришь, тётушка? — не поднимая головы, глухо спросил Гармай.
— А затем, что говорила я с господином твоим, и понимает он опасность, и боится.
За тебя, дурака, боится, не желает тебе смерти мучительной. И потому предложила я ему — пускай оставит тебя здесь, у меня. Собой сколь угодно рисковать может, а ты молодой ещё, тебе жить да жить. Не бойся, тебе у меня плохо не будет, обижать не стану. Ну а как смерть свою почую, отпущу тебя на волю, да ещё и денег оставлю.
Гармай наконец поднял голову — и я поразилась, как побелело его загорелое лицо, как заострились скулы. Губы у него дёргались, а в краешках глаз набухали слёзы.
Будто ударили его больно, только не телесная та боль.
— Господин отдал меня тебе? — глотая слова, спросил он. — Я, значит, больше не нужен господину?
Я подумала, как лучше ответить — и решила сказать правду.
— Господин твой сказал, что ни он, ни я не вправе то решать. Это касается тебя, и потому это только твой выбор. Он не гонит тебя. Он потому и согласился говорить об этом, что привязан к тебе. И думает не о том, как лучше для него, а как для тебя. Честно скажу, удивили меня его слова. Сам понимаешь, немыслимо это, чтобы раба спрашивать. Но он сказал, вот я и спросила. Думай.
— Да чего тут думать?! — выпалил он. — Никуда я от него не уйду. Резать будут — не уйду, огнём жечь — не уйду, а коли на казнь его поведут, то и я вместе с ним.
Он для меня… — мальчишка запнулся, подбирая слова. — Он для меня… Ну, в общем, главнее всего. Он мне и жизнь спас, и вообще…
— Бывает, — кивнула я, мысленно помянув наставника Гирхана. — А как же так получилось, что встретились вы? Давно ли он купил тебя?
Гармай помолчал, задумался — а потом начал говорить. Поначалу слова сыпались из него скупо, но потом душа его развязалась, речь выплеснулась, как «океан из сквозной дырки», и я, наконец, прикоснулась к его судьбе.
Родителей своих он почти не помнил. Кем был его отец в том караване — торговцем, слугой, возницей, стражником? И почему взял с собой жену и дитя?
Волосы он мамины запомнил — густые, шелковистые. И голос, певший песенку про двух волчат, умного да глупого. И ещё — как отец подбрасывал его в воздух и ловил, отчего было жутко и радостно. Помнил — вот уж совсем неожиданно — что ему было тогда три года, да имя своё. А вот что случилось с караваном, он уже не помнил, а только знал по рассказам.
Так бывает — когда ребёнок мал, а случается что-то очень страшное, оно исчезает из памяти — словно чернила, которые соскребаешь заточенной костяной палочкой с пальмовой бумаги.
Караван встретили в горном ущелье, ближе к вечеру. Стая Айгхнарра, называвшего себя Рыжим Волком. Перебили всех — Рыжий Волк не нуждался в рабах. Чтобы выгодно продать их, пришлось бы седмицу кочевать к побережью. Ему хватило и товаров — везли вино из западных провинций, шелка, а главное, сталь. В горах она поважнее вина будет. Сталь — это мечи, топоры, наконечники стрел и копий. Власть государя над горами подобна кинжалу, которым безумец режет воду. Миг — и она снова сомкнулась. Никакие легионы не справятся в этих кручах, расщелинах, соединяющихся друг с другом пещерах.
Почему не закололи трехлетнего малыша? Судя по рассказу Гармая, Рыжий Волк был не из породы жалостливых. Потом, годы спустя, старый разбойник Алгимизу говорил, будто упросил вожака не лить младенческую кровь. А потому упросил, что накануне ему, дескать, сон особый был.
Ознакомительная версия.
