— У тебя острый слух, конунг, — сказала Хакону Хильдрид. Тихонько, на ухо — она подобралась поближе, потеснив Гутхорма, который как раз отлучился за порцией свинины с пылу с жару. — Эту рифму даже я не заметила.
— Единственная рифма, которую уловил я ... В чем был смысл этой песни? Ничего не понял.
— О тебе и твоих будущих подвигах. Впрочем, это совершенно не важно. Уверяю тебя, песни остальных будут о том же самом.
— Их я тоже не пойму.
Женщина рассмеялась, прикрывая лицо рукой; впрочем, в поднявшемся шуме ее все равно никто бы не услышал. Воспитанник Адальстейна справился со своим лицом, лишь глаза его искрились весельем, когда он кивал следующему скальду, готовому продемонстрировать перед ним свое искусство.
— Ты ведь со мной? — вполголоса спросил он Гуннарсдоттер. — Ты останешься со мной?
— С чего ты мог решить, конунг, что будет иначе?
— Твой сын остался в Британии. Я мог бы отправить тебя туда, с известием к королю Адальстейну. С известием, что все идет хорошо. Встреча с Эйриком вряд ли будет мирной.
— Я не ребенок, которого надо оберегать. Я — воин.
— Я знаю, что ты благоразумно не лезешь в драку, Равнемерк. О тебе говорят, что ты привыкла сидеть на корме и словом направлять и корабль свой, и людей.
— На этот раз, пожалуй, я изменю своим привычкам, — усмехнулась она.
— У тебя есть какие-то личные причины ненавидеть Эйрика?
— Да, пожалуй, — поколебавшись, ответила она. — Есть.
Хакон кивнул и больше вопросов не задавал.
А женщина откинулась на спину — она уже достаточно съела и достаточно выпила, чтоб больше ничего не желать от этого пира — прикрыла глаза и задумалась. В самом ли деле она так желает смерти Эйрика? Пожалуй, лишь оттого, что встала на стороне его врагов. Верно ли, что она его ненавидит? Пожалуй, нет. Если быть точной, она его терпеть не может. Но ненавидеть вроде бы и не за что. Он ведь не изгонял ее из Нордвегр — она сама решила поискать новую родину.
Здравый смысл твердил ей: «Ты приняла такое решение лишь для того, чтобы тебя не вынудили сделать то же самое чуть позже, но уже сломя голову, убегая от смерти». А из глубин памяти наплывало воспоминание, которое в свое время она утопила глубоко в душе и обещала не вызывать никогда.
Она встретила Эйрика у одного из лофтов, куда поднималась, чтоб забрать свой плащ, одолженный кому-то из гостей. Хильдрид сперва не заметила конунгова сына, как и раньше старалась не замечать, но он вдруг шагнул к ней и прижал к бревенчатой стене. От него горьковато пахло пивом и луком, но двигался он плавно, уверенно. Мужчина не был пьян настолько, чтоб не понимать, что делает.
Гуннарсдоттер подняла на него взгляд — не столько оскорбленный, сколько удивленный. Она уже три года как была замужем, а приставать к замужней женщине дело опасное и бесчестное. Сперва Хильдрид даже не поняла, что к ней пристают.
Эйрик больно схватил ее за предплечье, машинально она попыталась освободиться, но хватка стала лишь сильнее. Страха молодая женщина не испытывала, потому что в глубине души не верила, что с ней может произойти какая-нибудь беда. Она лишь сверкнула глазами и повторила попытку отнять свою руку.
— Ну-ну, — утробно засмеялся сын конунга. — Не дергайся. Ты ведь не из стеснительных — сама к отцу в постель залезла. Пойдем наверх, — он прошелся ладонью по ее груди, дочь Гуннара не успела помешать ему.
— Отпусти меня. Немедленно.
— Говоришь так, будто приказываешь. Но здесь очень скоро буду приказывать я.
— Думаю, если твой отец услышит подобные речи, они его не обрадуют.
Эйрик занес свободную руку, будто и в самом деле собирался ударить, но тут ослабла его хватка, и Хильдрид вырвала локоть, машинально сложила руки в блок, и стало понятно — ударить ее не так-то просто.
Затевать драку с женщиной в Хладире сын конунга не решился бы. И не потому, что боялся упрека батюшки за посягательство на его воспитанницу — он ничего не боялся, тем более снисходительного отца. За долгие годы Эйрик прочно усвоил — отец ничего ему не сделает, ни за что никогда не накажет. Но драка с представительницей слабого пола в глазах северян позорна, даже если мужчина легко справляется с дерзкой девицей. Конечно, никто не мешает хозяину лупить непокорную рабыню, но здесь немного другой случай. И дочь Гуннара вполне может оказать хоть какое-то, но сопротивление. Тогда Эйрик станет посмешищем, а вот этого он допускать не хотел. Он навалился на нее, прижал к бревнам.
— Брось ломаться, девочка. Тебе нравилось с моим отцом, но он постарел. Со мной тебе понравится больше.
— Ты мне противен, — сказала она тихо. — Если будешь так прижиматься, меня на тебя вырвет.
— Дура, — бросил сын конунга. — Ты — хорошая пара Бедварсону, болвану, который даже собственную жену не способен запереть дома и научить себя вести, как полагается женщине.
— Тебя никто не научил вести себя, как полагается мужчине. Отцу следовало бы тебя пороть.
Он схватил ее за горло, и глаза у Хильдрид округлились. Она поняла, что проиграла — никому и никогда нельзя позволять хватать себя за горло. Это смерть.
— Если б ты была моей женой, я вожжами научил бы тебя, как надо говорить с мужчинами.
— Да разве ты мужчина? — выдавила она; ладонь Эйрика прижимала ей гортань, но упрямство, которое было сродни внутреннему пожару, припекало ее с такой силой, что не хватило выдержки промолчать. Она еще и не то добавила бы, но тут сын конунга шевельнулся, и Гуннарсдоттер, почуяв слабину, резко ударила коленом. Пинок в пах получился слабым, потому что опытный воин успел слегка согнуться, но рука с ее горла соскользнула.
Молодая женщина выхватила из-за пояса кинжал. Теперь ей было страшно, по-настоящему страшно, но испуг не только отрезвил, заставив признаться себе, что она попала в опасное положение, но и привел ее в более или менее привычное состояние. Она помнила, как нужно вести себя в бою, привыкла к этому, и мысль об опасности скорее успокоила ее, чем взволновала.
Одного взгляда на ее побледневшее, но спокойное лицо хватило Эйрику, чтоб понять — она будет отбиваться от него, наплевав на свою слабость, его силу и гнев Харальда, который, конечно же, падет на голову убийцы наследника конунга. Мужчина не сомневался, что сумеет справиться с наглой девицей, пусть даже у нее в руке кинжал, с которым она умеет обращаться, но тогда все выльется в драку. Стоит ли она того, чтоб с ней драться? Ну, нет.
Он обидно расхохотался и сделал шаг назад. Зло и пренебрежительно бросил:
— Ты не будешь жить в Нордвегр, нигде, пока это будет в моей власти. Ты уберешься с глаз моих долой — или я тебя заставлю.
И ушел.
С тех пор если ей и приходилось общаться с Эйриком, то их разговоры стремительно и очень резко превращались в злую пикировку — даже не обмен колкостями, а нечто более серьезное. Кровавая Секира сперва делал вид, что не замечает воспитанницы своего отца, будто ее и вовсе не существует на свете, но Хильдрид с полнейшим равнодушием отвечала ему тем же. Такой пассивный путь выразить свое негодование, что на боевом корабле Харальда Прекрасноволосого ходит женщина, перестал удовлетворять Эйрика. И если ей случалось так или иначе обратить на себя его внимание, он бросал ей в лицо или вслед обидные слова, которые, впрочем, нельзя было назвать настоящим оскорблением.
