— И?..— не понял Павел.
— Никаких «и»,— пожал плечами Костик.— Все дальнейшие разговоры без слов, но обычно хватало двух резких ударов по голени, по надкостнице. Людка говорила, что проделывала она это так ловко, что вроде и с места не двигалась, а ухажер ее, который только что поигрывал бицепсами в полуметре, уже на полу корчится.
— Обычно хватало двух ударов, а необычно? — Павел наполнил стаканы снова.
— А необычный всего один случай был,— почесал затылок Костик.— Приехал какой-то рыжий папик, да не один, а с кодлой, человек пять их было. Вместе с папиком пять. Я, кстати, финал только видел. Людка говорила, что сначала у нее разговор какой-то случился с рыжим. Мужик-то представительный был, часы на руке уж точно как две твои «импрезы» стоят. Ну она ему и ответила, как обычно. Но только бить не стала — все-таки дядя с эскортом,— развернулась и пошла.
— А он? — нахмурился Павел.
— А что он? — поднял брови Костик.— Завизжал как поросенок. На визг я, собственно, и прибежал. Рыжий как раз орал своим быкам, чтобы хватали дуру и тащили в машину. Тут уж я увидел все в подробностях. Перепугался, кстати: не люблю разборок, да и у остолопов этих точно что-то было под одеждой на ремнях. Разборки, правда, не произошло.
— И что же Томка? — спросил Павел.— Раскидала молодцов?
— Я бы не сказал,— задумался Костик.— Ни кун-фу, ни кикбоксинга я не увидел. Она обернулась и улыбнулась так... нехорошо. Сказала еще что-то. По-моему, «не надо». Мол, не лезьте, ребятки.
— А они полезли? — предположил Павел.
— Просто пошли на нее,— сложил руки на груди Костик,— Окружили. Я уж думал, надо звонить в ментовку или бате, чтобы прислал службу охраны. Но не пришлось. Понимаешь, я думаю, что Томка просто очень быстрая. В этом весь секрет. Нет, красавица, конечно, да и фигурка—в мрамор просится, но главное — скорость. Короче, окружили ее быки — и тут же все попадали. Кто за ноги схватился, кто за гортань, кто за причинное место, один так вообще присел и выдохнуть не может. Потом она им сказала что-то, так они к выходу и поползли. Папик этот стоит, рот разевает, а сказать ничего не может. Томка подошла к нему, взяла его за руку, прошептала что-то на ушко, так он взвыл и бегом прочь побежал — чуть ли не по спинам своих же охранников. Я думал, что проблемы будут, так наоборот. Тишина наступила. Я даже радовался: остепенилась девка, особенно как с тобой связалась.
— Мордой на бульдога похож? — спросил Павел.
— Кто? — не понял Костик.
— Папик этот,—объяснил Павел.— Морда бульдожья. Складки от носа к уголкам рта. Лицо словно квадратное. И сам квадратный. Кажется толстым, а приглядишься — просто широк в кости и плотен. Челка рыжая нависает над бровями. Глаза круглые, впалые. Холодные.
— А хрен его знает,— махнул рукой Костик.— Я в глаза ему не заглядывал, а так-то собачье что-то было в нем, да. Так ты знаешь его, что ли? Из каких краев-то?
— Из близких,— задумался Павел.— Слушай, завтра у меня будет тяжелый день, я лягу, пожалуй.
— Ложись, ложись,— засуетился Костик,— Я со стола убирать не буду — мало ли, захочешь ночью добавить. Только уж не обессудь, утром тесть рано встает, еще затемно — будет ходить по участку и кряхтеть. Это у него утренний моцион такой. Он и ночами плохо спит, топчется в своей кухоньке. Зато днем храпака дает — только держись. А Лорд до утра на крыльце спит, если подбежит, не пугайся. Понюхает и убежит. Он большой и умный собак. Один раз обнюхал, понял, что ты гость, так впредь уже не тявкнет — хоть через год вернешься. Конечно, если в дом не полезешь.
— Не полезу,— усмехнулся Павел,— С утра уеду. Если что, будить не стану.
— Ты это... — Костик встал, шагнул прочь из кухоньки, но остановился на дорожке.— Ты не дергайся зря. Ничего с Томкой не случится. Знаешь, вот чувствую я. Она не из тех, кого можно сломать. Да что там сломать — даже подступиться. Вот нутром чую. Знаешь, у нее в паспорте, новеньком кстати, меняла зачем-то...
— Потеряла старый,— заметил Павел.— Или украли.
— Потеряла? — недоуменно хмыкнул Костик,— Скорее я забуду, как к моему центру ехать, чем Томка что-то потеряет. Ну не столь важно. Так вот у нее в паспорте возраст — ну двадцать два года получается? Почти двадцать три. И то сказать: так посмотришь — ну лет восемнадцать. Потолок — двадцать. А в глазах — все пятьдесят.
— Мне так не казалось,— мотнул головой Павел.
— Ну я тоже особо не вглядывался,— хмыкнул Костик.— Охота была кролику с удавом в гляделки играть.
Сказал и поплелся по узкой дорожке к дому. Павел задул свечу и откинулся на подушку.
Пес с утра к диванчику не подбежал и холодным носом в руку не ткнулся. Павел потянулся, поднялся, помахал руками, потыкал вилкой в грибы, прогнал с тарелки бекона осу, отщипнул кусок хлеба. Голова не болела, но казалось, словно струна была натянута в воздухе, хотя никакого гудения не доносилось. Павел недоуменно поморщился, погремел алюминиевым рукомойником, с сожалением потрогал колючий подбородок, выщелкнул из блока подушечку жвачки. Вспомнил последние слова Костика, усмехнулся. Не была Томка удавом. Да, пожалуй, могла и разорвать любого, кто встанет на пути маленькой семьи пока еще из двух человек, но удавом не была. Хотя и кроликом тоже. Скорее — дикой кошкой. Похожей на абиссина, что жил в холостяцкой квартире Дюкова. Или на что-нибудь покрупнее и опаснее. Но не на удава. Нет.
— Заспался твой тесть, Костик,— пробормотал Павел и пошел к дому.
10
Пес лежал в луже крови у крыльца. Голова была вывернута набок, пасть закрыта. Язык свисал меж клыков.
Павел огляделся. Из-за усыпанных плодами яблонь торчали коньки соседских дач. Где-то в отдалении квохтали куры, тявкала маленькая собачка, щебетали скворцы. Холод начинал переползать со спины на грудь и затылок.
— Почему же ты не залаял, большой и умный собак? — с дрожью прошептал Павел и сдернул с веревки несколько прихваченных прищепками полиэтиленовых сумок. Кровь растеклась по замощенному плиткой двору метра на два, разбрызгалась в стороны, смешалась с дождевой водой. Дверь в домик была приоткрыта.
«Убили или во время дождя, или перед дождем, где-нибудь часа в три ночи»,— почти безучастно отметил Павел, сунул ноги в пакеты, прихватил их узлами, надел такие же пакеты на руки. Достал из кармана нож, выкинул лезвие. Переступая через потеки крови, поднялся на крыльцо, оглянулся. Хребет пса был перерублен сразу за ушами. Голова едва держалась. Сердце Павла заухало в груди, но не из-за того, что то же самое могло произойти и с ним, спящим. Из приоткрытой двери пахло смертью.
— Костя,— негромко позвал Павел и вздрогнул от звука собственного голоса.
