Я показал ей Виктора. Иоланта опознала в нем Влада. Виктор на нее вообще не среагировал: бесстрастно скользнул взглядом и спросил, когда ты придешь.
Он, кстати, что-то написал для тебя, но мне не показывает. Сказал, что прочтет нам обоим, что это что-то важное.
— Вот такая история.
— Но пожарные же сказали, что было неосторожное обращение с огнем? Откуда вы знаете про газ? — спросила я.
— Виктор упоминал странный запах, когда вошел в квартиру. Иногда так бывает, когда пожар по причине утечки газа, а говорят, что неосторожное обращение с огнем. Администрация ЖЭКа, наверное, подсуетилась, чтобы на них не повесили.
— Но должен был быть взрыв?!
— Был. Все соседи это утверждают и новые хозяева квартиры тоже. Разрушений особых не было, утечка не особо большая была.
— Ну, и история…
— А что ты думала? Не все так просто. Короче говоря, нашего Виктора просто загрызла совесть. И я не думаю, что стоит возвращать ему имя Влада, пусть остается Виктором. И вообще, как-то не хочется мне больше заниматься раскопками его прошлого. Да, вот еще особенность, Бри. Уходя из морга, я присел на корточки перед оградой моста и посмотрел на воду. Ну, описывать бесполезно. Посмотри, я запечатлел фото.
Доктор достал из стола фотоаппарат, что-то там нажал, настроил и передал мне.
На небольшом экранчике была треугольная вязь кованой решетки, а за ней серо-зеленые волны речки.
— Тебе все понятно?
Я только кивнула.
— Идем к Виктору, он должно быть уже вернулся с прогулки. Сегодня он весь день бледен и необщителен, ждет тебя.
Мы поднялись. Я открыла дверь и на порожке нашла букет бумажных роз, каждая была аккуратно раскрашена.
— Даже в дурдоме он умудряется быть джентльменом, удивительно, — умилился доктор ван Чех.
Виктор был очень бледен, даже утомлен. Глаза его бесцельно блуждали по комнате. Окно было плотно закрыто. В стакане стояла голая веточка, все лепестки печально осыпались с нее.
Когда мы вошли, Виктор безжалостно мусолил какой-то листок в руках.
— Наконец-то! — воскликнул он. Не радостно, не возмущенно, а, похоже, с облегчением.
— Он приходил сегодня! Влад! Стоило вам один раз упомянуть его, как он пришел. Он мучил меня, снова, — жаловался Виктор.
Я смотрела в лицо этого утомленного человека и на исписанные нотные страницы, валявшиеся в изобилии на красном, слегка потрепанном синтезаторе. Какой он, к черту, Влад?! Или я так думаю, потому что знаю его, как Виктора уже долгое время.
Судя по рассказу, он не сильно изменился внутренне. Все человеческое, что было, осталось при нем. Есть ядро личности и, изменяясь, Виктор как-то смог остаться верным себе даже в образе Нерона. А может это просто были маски? Простые маски, которыми он прикрывался от мира, где столько воспоминаний. Какое-то время же он жил и боролся с собственной совестью. А когда увидел труп жены, которую все же любил, тут и свихнулся, точнее все забыл.
Мы потревожили его память — блок оказался прочным, но имя есть имя, с ним слишком многое связано. Виктор, если так можно выразиться, сошел с ума по собственному желанию. В момент, когда он сидел на мосту, угрызения совести достигли своего пика, а патологоанатом только подтолкнул Виктора к исполнению уже вынесенного приговора.
Влад утонул, а некто новый, сохраняя остатки былого разума, пришел в больницу, и не для того, чтобы вспомнить, а чтобы забыть. И лучше бы ему забыть. Вы как хотите, а я считаю, что не так уж и велика его вина, чтобы платить безумием.
Потому он и рисовал эту воду и этот мост, чтобы успокоить себя. Влад там: утонул и больше не вернется. А мы с доктором грубо влезли и сломали барьер. За три года постоянных изменений Виктор, может быть, и успокоился, но еще вчера он ясно дал понять, что больше не хочет быть Владом никогда!
Мысли пронеслись у меня в голове.
— Брижит, ты слушаешь? — ван Чех аккуратно, но больно пихнул меня.
— Простите, — я виновато улыбнулась Виктору.
Он недовольно и презрительно смерил меня взглядом, но заметил в моих руках розы и засиял:
— Слушайте!
Виктор прочистил горло:
Во мне курится дым и тянет за петлю
Какой-то там упырь ломает пальцы…
Умозрительно и рубит на корню
Умение и все мое сопротивляться
Желание. И злость кипит, не сдобренная пудрой,
И гонит шторм сердечную волну.
Я точно знаю, будет утро мудрым
Я точно помню: я еще могу
Противиться, и ненавидеть сильно
Те липкие объятья, что ко мне
Так тянет тварь, так зло и так противно,
И все буянит в белой пелене.
— Браво! — аплодировал доктор ван Чех, — Молодец, Виктор! А можно еще и эссе на эту тему.
— Нет! — вскричала я. Виктор бросился ко мне.
— Не трогай меня, — я выставила руку вперед, чтобы не попасть в объятия Виктора. Он остановился, но смотрел полными благодарности глазами.
— Обоснуй, коллега, — процедил сквозь зубы доктор.
— Влада нет. Влад утоп, ведь так? — я бросила яростный взгляд на Виктора, он не смело закивал.
— Он умер! Все! Тема закрыта! Если мы продолжим бередить эту рану, мы можем Виктора потерять! Пусть он оправляется, он же сильно прогрессировал за последнее время, пусть! Он почти вернулся к нам, и пусть возвращается Виктором!
— Во-первых, коллега, — процедил сквозь зубы ван Чех, — умерь свой пыл в три раза! Во-вторых, он никогда не вернется к нам, пока думает, что Влад умер. В-третьих, он никогда не сможет быть нормальным человеком, пока думает, что он и Влад, разные личности, просто одна сидящая в другом. Личность целостна, все теории, расщепляющие ее, просто инструменты для удобства обозначения. Личность — цельная система, у Виктора эта система расстроена, и ей не хватает существенной части — памяти о своем прошлом. Он комфортнее чувствует себя в тех образах, прошлое которых ему известно и совпадает с его прошлым, хотя бы частично. За три года я заметил это.
В-четвертых, я пока предлагаю более человечный вариант. Если он не поможет, психодрамы нам не избежать. Он должен все вспомнить и избавиться от чувства вины. То, что предлагаешь сделать ты, — доктор говорил все это бесстрастно, мало жестикулируя, — это попытка вырастить из гнилого пня новое дерево. Не получится! Пень надо выкорчевать, землю разрыхлить и лишь тогда сажать новое. Ты ничего никогда не слышала о завершении психологической ситуации? Эта ситуация тянется уже почти четыре года подряд. Моя ошибка, и я это признаю, что не сделал всего того, что надо раньше. Но я не уверен, что тогда возможен был какой-то эффект. Итак, Брижит, запомни раз и навсегда, без боли выздоровления не бывает, — жестко отрапортовал ван Чех.
