Маэстро Пьетро мог бы жить припеваючи только на щедрые подарки от сильных мира сего – герцогов, прелатов, знатных вельмож, охотно расстававшихся с десятком-другим золотых монет в качестве выкупа за свою репутацию. «Пожалуйста, возьмите это, Аретино, будьте добры. Я восхищен вашим гением. Мы все пленники вашего таланта, но если вы задумаете написать новый пасквиль, то – сами понимаете – мне бы не хотелось, чтобы мое имя хоть как-то упоминалось в нем. В моем лице вы можете обрести надежного друга и покровителя», – такие неискренние излияния Пьетро приходилось выслушивать достаточно часто, чтобы они успели ему порядком надоесть.
Открывая дверь, Аретино подумал, что вот еще один посланец от какой-нибудь важной персоны стучится к нему. В тот день он рано отпустил слугу, отпросившегося на свадьбу к племяннице, и остался дома один – а значит, и дверь Пьетро пришлось открывать самому. Спускаясь по лестнице, он ухмылялся, представляя себе того, кто сейчас переминается с ноги на ногу у его порога. Однако он был весьма озадачен, увидев вместо склонившегося в почтительном поклоне слуги высокого рыжеволосого господина с горящими, словно угли, глазами. Человек ненаблюдательный мог бы принять этого высокого незнакомца за обычного смертного, но Пьетро Аретино был не таков. С детства его воображение пленяли образы созданий Света и Тьмы, и сейчас в этой длинной и тонкой фигуре, появившейся на его пороге в закатный час, Пьетро внутренним чутьем угадал одно из тех существ, о которых он много слышал, но до сих пор не встречал.
– Добрый вечер, сударь, – приветливо обратился к незваному гостю Пьетро. Он решил быть вежливым с незнакомцем – по крайней мере до тех пор, пока окончательно не выяснит, с кем имеет дело. – Что привело вас ко мне? Должен признаться, ваше лицо мне незнакомо…
– Неудивительно, – ответил ему Аззи с улыбкой, – что мое лицо вам незнакомо. Ведь вы видите меня впервые. А вот у меня такое чувство, как будто я уже давно знаю вас, и тому виною ваши замечательные стихи. В них мораль отлично уживается со смехом, что придает им особую, чарующую прелесть.
– Вы это хорошо сказали, сударь, – Пьетро был весьма польщен. – Однако большинство людей, их читавших, говорят, что мои стихи не имеют ничего общего с моралью.
– Все они заблуждаются или лукавят, – сказал Аззи. – Насмехаться над человеческими слабостями и показывать вещи в их истинном свете, как вы, несомненно, делаете, дорогой мастер, – это значит навлечь на себя немилость святош. Ведь они всячески стараются показать в столь невыигрышном свете то, чему вы отдаете должное.
– О! Сударь, вы столь явно высказываетесь в защиту того, что люди обычно называют злом или пороком – смотря по тому, насколько широко они мыслят…
– Ах, во всем мире люди идут на преступления и нарушают десять заповедей с не меньшей готовностью, чем они восходят на костры во имя Истины. Это ли не доказывает, какой силой над их умами обладает Зло? Семь смертных грехов давно стали спутниками человека. Смертные предаются Лени куда чаще и охотнее, чем вступают на тернистый путь, ведущий к благочестию.
– Я полностью с вами согласен, сударь! – воскликнул Аретино. – Но позвольте, что ж мы стоим здесь, на крыльце, перешептываясь, словно две старые сплетницы? Зайдите в мой дом, прошу вас. И разрешите мне угостить вас великолепным тосканским вином, которое я недавно привез из тех мест, где его готовят.
И Аззи переступил порог дома Аретино. Этот дом – или, вернее сказать, небольшой дворец – был роскошно обставлен. Пол устилали толстые восточные ковры, присланные поэту самим венецианским дожем.[88] В серебряных подсвечниках горели высокие восковые свечи; колеблющееся пламя бросало причудливые тени на гладкую кремовую поверхность стен. Аретино провел Аззи в небольшую гостиную, украшенную коврами и гобеленами по моде того времени. Маленькая курильница, поставленная в углу, быстро наполнила воздух ароматом сжигаемых на ней благовоний. Хозяин жестом пригласил Аззи устраиваться поудобнее, и поднес ему кубок превосходного красного вина.
– А теперь, сударь, – сказал Аретино после того, как они осушили кубки за здоровье друг друга, – разрешите спросить, чем я могу быть вам полезен.
– Точнее, – улыбнулся Аззи, – чем я могу быть полезен вам, мой друг. Ведь вы – первый поэт в Европе, в то время как я – всего лишь скромный почитатель вашего таланта, в некотором роде меценат, покровительствующий тем, кто отдал свою жизнь служению прекрасному. Я должен открыть вам свой секрет: я задумал одну вещь, имеющую прямое отношение к театру…
– Вы не могли бы рассказать подробнее, сударь? Какого рода вещь вы задумали?
– Ну, мне бы хотелось поставить пьесу.
– Прекрасная идея! – воскликнул Пьетро. – У меня как раз готово несколько новых безделок, которыми я забавлялся на досуге. Все они как нельзя лучше подойдут для вашего театра. Хотите, я покажу вам их? Черт, куда только запропастились эти рукописи…
Но Аззи остановил его:
– Мой дорогой мастер, я не сомневаюсь, что те пьесы, которые вы хотите показать мне, – шедевры, достойные того, чтобы быть представленными самой взыскательной публике. Но мне от вас нужно совсем другое. Мне хочется, чтобы вы написали совершенно новую пьесу, в основу которой легла бы идея, давно вынашиваемая мной.
– Понятно, – Аретино был разочарован. На своем веку он повидал немало господ, желающих воплотить свой замысел в художественном произведении. Однако большинству таких непризнанных гениев не хватало таланта и трудолюбия, чтобы самим написать хоть несколько строк. Они предпочитали взвалить всю скучную работу на других – профессиональных поэтов, писателей, драматургов. Они пользовались плодами чужого труда, делая заказы на пьесы прославленным мастерам так же легко, как если бы речь шла, например, о паре новых башмаков, заказываемых сапожнику, или о модном платье, пошитом у портного. Однако он не стал показывать свое недовольство гостю, а просто прибавил вслух: – В таком случае, не расскажете ли вы мне, сударь, несколько подробнее о своем замысле?
– В основу моей пьесы я хочу положить простую жизненную правду, – сказал Аззи, – правду, которой, однако, постоянно пренебрегали все известные мне драматурги. Большинство из них не поднимается выше обыкновенных банальностей, превращая драматическое произведение в скучный урок, где мораль, уже успевшая порядком надоесть зрителю, подносится в готовом виде на неизменном фарфоровом блюдечке с золотой каемкой. Вот и проповедуют, что, мол, всякий порок в итоге будет наказан, а добродетель вознаграждена: под лежачий камень вода не течет, жадность до добра не доводит, с милым рай и в шалаше, терпенье и труд все перетрут, и тому подобное. Так повелось со времен Аристотеля, и теперь множество писателей и поэтов идет по проторенной дорожке. Чтобы хоть как-то привлечь внимание зрителя, они пускаются на всевозможные хитрости, соревнуясь друг с другом в том, кто ловчее надует аудиторию, всегда готовую простодушно проглотить приманку. И нужно сказать, что до сих пор они неплохо справлялись с этим делом. Многие их крылатые фразы стали пословицами и поговорками, на которых держится народная мудрость, чаще именуемая у нас общественным мнением. Однако люди наблюдательные и не лишенные здравого смысла прекрасно знают, что в жизни редко бывает так, как написано в книгах или показано на сцене. Помимо художественной правды существует еще одна правда – правда жизни, но вот об этом вся пишущая братия как раз предпочитает помалкивать.
