Через полминуты безуспешных попыток я расслабился.
— Бесполезно, — сказал я. — Нам ее не сдвинуть.
— Что это, к черту, за штука? — спросил Рэндом. — Что удерживает?..
У меня было предчувствие — хотя всего лишь предчувствие, — что могло произойти. И все — как следствие налета déjavu[2] на всей этой сцене. Но теперь… Теперь я положил ладонь на ножны, чтобы убедиться, что Грейсвандир по-прежнему висит у меня на боку.
Грейсвандир висела на месте.
Тогда как я мог объяснить присутствие моего узнаваемого клинка с его хитроумной гравировкой, которая сейчас для всех глазеющих мерцала там за невидимой стеной — где внезапно, ничем не поддерживаемая, в воздухе перед троном появилась Грейсвандир с острием, едва касающимся горла Дары?
Объяснить я не мог.
Но все это слишком походило на то, что случилось той ночью в городе снов в небесах, Тир-на Ног’т, чтобы обернуться случайным совпадением. Здесь не было тех атрибутов — тьмы, смущения, густых теней, вздернутых эмоций, которые я познал там, — и все же кусочек отлично подгонялся к мозаике той ночи. Было очень похоже. Но не точь-в-точь. Бенедикт стоял чуть дальше позади, и корпус его был повернут под другим углом. Но поскольку я не мог читать по губам, то меня мучил интерес, не задает ли Дара те же странные вопросы. Сомневаюсь. Расклад похожий, — и все же не похожий на то, что я испытал, — был, вероятно, обрамлен другим финалом — если, конечно, существовала хоть какая-то связь с воздействием сил Тир-на Ног’т на мой разум в ту ночь.
— Корвин, — сказал Рэндом, — похоже, что перед ней висит Грейсвандир.
— Похоже? — сказал я. — Но, как видишь, мой клинок при мне.
— Но и другого такого же нет… ведь так? Ты понимаешь, что происходит?
— Есть слабое ощущение, что вроде как начинаю, — сказал я. — Как бы то ни было, остановить это не в моих силах.
Клинок Бенедикта внезапно вылетел из ножен и скрестился с тем, что был так похож на мой. Сейчас Бенедикт сражался с невидимым противником.
— Отправь его в ад, Бенедикт! — заорал Рэндом.
— Не выйдет, — сказал я. — Он вот-вот лишится руки.
— Откуда ты знаешь? — спросил Джерард.
— Можешь не верить, но с Бенедиктом сейчас сражаюсь я, — сказал я. — Это вторая часть моего видения в Тир-на Ног’т. Не знаю, как все произойдет, но это цена за возвращение Папиного Талисмана.
— Не въезжаю, — сказал Джерард.
Я покачал головой.
— Даже не претендую на понимание, как все было сделано, — сказал я. — Но мы не сможем войти, пока две вещи не исчезнут из того зала.
— Какие две вещи?
— Просто смотри.
Клинок Бенедикта перескочил в другую руку, а мерцающий протез метнулся вперед и впился в какую-то невидимую цель. Два клинка парировали друг друга, скрестились, давя друг на друга, острия их двигались к потолку. Правая рука Бенедикта продолжала сжимать пальцы.
Вдруг клинок Грейсвандир освободился и скользнул вдоль клинка моего брата. Он нанес ужасный удар по правой руке Бенедикта там, где крепилась ее металлическая часть. Бенедикт резко развернулся, и несколько мгновений ничего не было видно.
Затем пространство вновь стало ясным, как только Бенедикт, продолжая разворачиваться, рухнул на одно колено. Он прижимал к животу культю. Механическая рука-ладонь осталась висеть в воздухе рядом с Грейсвандир. Она отплывала от Бенедикта и опускалась вниз, как и клинок. Когда оба достигли пола, то не ударились о него, а прошли насквозь, пропав из виду.
Я качнулся вперед, восстановил равновесие, шагнул. Барьер исчез.
Мартин и Дара оказались возле Бенедикта быстрее нас. Дара уже оторвала полосу от своего плаща и перевязывала Бенедикту культю, когда Джерард, Рэндом и я подбежали к ним.
Рэндом схватил Мартина за плечо и развернул к себе.
— Что случилось? — спросил он.
— Дара… Дара сказала мне, что хочет увидеть Янтарь, — сказал Мартин. — Раз уж я теперь живу здесь, я согласился провести ее сюда и все показать. Потом…
— Провести сюда? Ты имеешь в виду Козырь?
— Ну да.
— Ее или твой?
Мартин пожевал нижнюю губу.
— Ну, понимаешь…
— Дай мне твои карты, — сказал Рэндом и сорвал с пояса Мартина футляр. Открыл и начал перетасовывать колоду.
— Потом я подумал, не рассказать ли все Бенедикту, раз уж он ею интересовался, — продолжал Мартин. — Потом Бенедикт захотел прийти и посмотреть…
— Какого дьявола! — сказал Рэндом. — Здесь есть твой Козырь, ее и какого-то парня, которого я раньше ни разу не видел! Где ты их взял?
— Дай посмотреть, — сказал я.
Рэндом передал мне три карты.
— Ну? — сказал он. — Это Брэнд? Он единственный, о ком я знаю, что он умеет сейчас делать Козыри.
— К Брэнду у меня никаких дел нет, — отозвался Мартин, — разве что убить его.
Но я уже знал, что карты не от Брэнда. Они были нарисованы совсем не в его стиле. И не в стиле кого бы то ни было, чью работу я знал. Но на мгновение что-то откликнулось эхом в моей памяти. Черты третьего человека. О ком Рэндом сказал, что никогда не видел его раньше. Я смотрел на лицо юноши, который угрожал мне арбалетом перед Дворами Хаоса, затем узнал и решил не стрелять.
Я протянул эту карту.
— Мартин, кто это? — спросил я.
— Тот, кто сделал эти три Козыря, — сказал Мартин. — Рисуя эти два, он сделал и свой. Имени его я не знаю. Он друг Дары.
— Ты лжешь, — сказал Рэндом.
— Тогда пусть скажет Дара, — сказал я и повернулся к ней.
Она по-прежнему стояла на коленях возле Бенедикта, хотя уже закончила перевязку, а брат уже сидел сам.
— Ну как? — сказал я, помахивая картой. — Кто этот человек?
Дара глянула на карту, затем на меня. Улыбнулась.
— Ты действительно не знаешь? — спросила она.
— Стал бы я спрашивать?
— Тогда посмотри на него еще раз, а затем — в зеркало. Он — твой сын, как и мой. Его зовут Мерлин.
Меня не так-то легко вывести из равновесия, но в этих словах не было ничего легкого. Я почувствовал, как голова пошла в карусель. Но пришел в себя достаточно быстро. Что ж, разница во времени сыграла со мной крутую шутку.
— Дара, — сказал я, — чего ты хочешь?
— Пройдя Образ, я сказала тебе, — ответила Дара, — что Янтарь должен быть разрушен. И хочу по праву приложить к этому руку.
— У тебя будет моя старая камера, — сказал я. — Нет. Та, что рядом. Стража!
— Корвин, все нормально, — сказал Бенедикт, поднимаясь на ноги. — Это не так плохо, как кажется. Она может все объяснить.
— Тогда пусть начинает.
— Нет. С глазу на глаз. Только семья.
Я отослал обратно явившихся на мой зов стражников.
— Хорошо. Давайте соберемся в одной из комнат наверху.
Бенедикт кивнул, и Дара взяла его под руку. Рэндом, Джерард, Мартин и я пошли следом за ними к выходу. Я только успел оглянулся на тронный зал, где сон мой стал явью. Такие дела.
Я перевалил через гребень Колвира и, добравшись до своей гробницы, спешился. Вошел внутрь и открыл гроб. Он был пуст. Хорошо. А то меня уже начинало разбирать любопытство. В какой-то мере я ожидал увидеть себя лежащим в этом гробу — свидетельство, что, несмотря на приметы и интуицию, я каким-то образом забрел не в ту тень.
Я вышел наружу и погладил Звезду по носу. Светило солнце, а ветерок был прохладен. И у меня вдруг появилось желание залезть в море. Вместо этого я уселся на скамью и задымил трубкой.
Мы поговорили. Усевшись с ногами на коричневой кушетке, Дара улыбалась и излагала историю своего происхождения от Бенедикта и адской девы Линтры, историю своего рождения и воспитания при Дворах Хаоса — в царстве чрезвычайной неэвклидовости[3], где само время воплощает проблемы странных распределений.
— Твой рассказ при первой встрече был ложью, — сказал я. — Почему же я должен верить тебе сейчас?
Дара улыбнулась и стала разглядывать ногти.
— Тогда мне пришлось солгать, — объяснила она, — чтобы получить от тебя то, что я хотела.
— И это?..
— Знания о семье, Образе, Козырях, Янтаре. Чтобы обрести твое доверие. Чтобы иметь от тебя ребенка.
— А не было б больше толку от правды?
— Едва ли. Я пришла из стана врага. Да и мои желания были не из тех, что пришлись бы тебе по вкусу.
— Твои игры с мечом?.. Тогда ты говорила, что тебя тренировал Бенедикт.
Дара опять улыбнулась, и в глазах ее зажглись темные огоньки.
— Я училась у самого великого герцога Бореля, Высшего Повелителя Хаоса.
— …А твоя внешность, — сказал я. — Она многократно менялась, пока ты проходила Образ. Как? И почему?
— Все, кто родом из Хаоса, — меняющие облик, — ответила она.
Я вспомнил о спектакле Дваркина в ту ночь, когда он сыграл меня.
