На вопли «к грудному мозгу доступ дай, рукосуй вивесекторский!» меня, судя по мыслеэмоциям, назвал еще хуже, но канал связи организовал.
Пошевелил я конечностями, прислушался к состоянию тушки. Ну, в принципе, терпимо, как-то лучше, чем черепом бултыхаться в воздухе. Да и дух, который бултыхал, улетел: с ним контракт на «защиту» был, так что срулил он на фиг, по сути перевыполнив договор.
Ну да ладно, на башке ритуальный круг, судя по… хм. А почему я потоки магии одним глазом вижу? Небось витал что-нибудь перекособочил, рукосуй многомерный. Фиг с ним, в одном он прав, потом можно и поправить.
Так вот, ритуал отвлечения внимания пашет, так что сползаю-ка я к кварталу Удзумаки, благо, до него рукой подать. Посмотрим, вырезали ли всех уже, да и вообще интересно.
Добредя до квартала не встретил ни души. Дверь в особняк со спиралью над входом приоткрыта, так что зашел и стал любоваться трупами, в количестве шести штук. Все красноволосы, так что кто они понятно. Явно прирезали их, скорее всего, исподтишка, следов боя нет, повреждения, в основном, со спины.
Зашел в здание, наткнулся еще на три трупа и следы сопротивления. Потому как два из них были масочниками, а один, затыканный железками — седой дед.
Хм, странно, шестерых бодрых взрослых как свиней, под нож, а дед, явно за сотню лет, с собой парочку нападающих прихватил. Ну, впрочем, всяко бывает.
Побродил по дому и начал засыпать. Витал, периодически являвшийся проверить, не загубил ли я нас, взбодрил, кинул скороговоркой «яд, не смерть, сон» и опять принялся многомерье штопать.
Ну тогда в принципе ясно. Часть Удзумаки, как и моего реципиента, вывели из усадьбы и прирезали в спину. Что, учитывая концентрацию внимания на лисе, было несложно, да и прирезанным в вину-то не поставишь. А оставшихся усыпили и стали добивать, да дед попался опытный и добиваться не согласился.
Осмотр дома привел к пусть и не оптимистичным, но и не катастрофическим результатам. Два ребенка, погодки лет восьми и девяти, родственники, судя по объятиям, не прирезаны и спят. И что-то вроде детского сада, четыре совсем мелких карапуза. Ну и, к моему счастью, дама, лет эдак тридцати пяти, видимо, смотрительница за мелочью. Больше в усадьбе никого. Дед, видно, охранял, остальных взрослых убили.
Стал теребить воспитательницу, та оттеребилась, сфокусировала на мне взгляд. Произнесла «Хизуми» и начала нести какой-то непонятный бред.
Засада — была надежда на отсутствие языкового барьера. Слова знакомые в речи встречались, да и кандзи с хираганой и катаканой в настенной живописи и на безделушках — вполне знакома. Но в совокупе — не понимаю ни черта, как с испанцем пообщаться — знакомые «общие слова» есть, но не более. Впрочем, есть идея.
Указав пальцами на уши, покачал головой (надеюсь, примитивная невербалка совпадает), взял из детских вещей карандаш и пачку листов, да и нацарапал послание. Попроще, а то мало ли. «Нападение», «Смерть», «Люди». Дама, вроде, поняла, показал на запекшуюся кровищу на затылке и отшатнулся от кинувшейся помочь воспитательницы. «Защита», «безопасность», «барьер» накарябал я и веско потыкал в накарябанное.
Дама посмотрела, видимо, вняла, и выбежала из детской. Ну, очень надеюсь, что у клана барьерщиков есть заготовки барьеров. Кстати, половину написанного тетка, судя по мимике, не понимала. То есть еще и с письменностью не все гладко. Надо бы реципиента потрошить, да блин когда?
Заплаканная дама вернулась минуты через три, судя по ощущению легкого давления, за пару минут перед её появлением — что-то барьерное есть и активировано. Ну хоть немного расслабился. Дама тем временем проверила детей, выдохнула с облегчением и попробовала со мной заговорить.
Ну, кроме несколько раз повторяющегося «Хизуми», я, опять же, не понял нифига, соответственно башкой помотал. Воспитательница задумалась, схватила пачку листов и начала со мной переписываться.
Понимал я написанное тоже далеко не все, но, в целом, контакт наладился. Поведал я, что с памятью беда, но помню, как «маска» напал. Её слышу, но не понимаю. Где остальные, что с ними — не знаю. Лечить меня не надо, демонстративно порвал листок (ну, есть надежда, что печать с лечилкой тут есть). Тетка понимающе кивнула, значит, есть.
Ну и напоследок взмолился я о воде и сменной одежде. А то последствия смерти реципиента уже просачиваться начали, да и дама, хоть старалась не показать, от ароматов морщилась.
А спустившись, ведомый теткой, остановился. Подхватил деда, да и положил аккуратно на траву у усадьбы. К нему остальных красноволосых рядом пристроил.
Масочников просто выкинул на площадку перед входом.
Тетка слезы роняла, но кивала одобрительно. Ну, а потом загнала меня в проточный пруд рядом с усадьбой. Помылся-переоделся, а по возвращении путем серии написанных «мудрость», «самопознание», «сон», «медитация» донес до дамы хоть какой-то смысл из написанного. Покивала и срулила, о спиногрызах хлопотать.
Ну, а мне оставалось только в медитации копаться в «грудном мозге», да и с своими воспоминаниями разбираться. И с тем, что от меня, в сущности, осталось.
2. Я узнал, что у меня…
Первым делом попинал себя за раздолбайство. Знал же, что лапа — «себе на уме». Давно бы откочеврыжил и жил бы спокойно. Может, даже свой Империум бы сбацал, с шахматами и сороритками. А сейчас даже на золотой табуретке ничего не осталось, кусок который я — тут, который там — лапа изничтожила. Эх, ладно, что уж тут поделаешь, будем разбираться с тем, что осталось.
Осталось же у меня магическое зрение, которое местную чакру не вполне корректно распознавало, по крайней мере, лис вообще казался этаким солнцем, в доме линии (видимо, фуин) играли цветомузыку, исчезая и появляясь в хаотическом порядке (хоть на одном месте, что не может не радовать).
Остался у меня витал, сращенный со мной дух жизни, который за время нашего сосуществования даже в анатомии и физиологии разбираться научился. И в груду раковых клеток меня, от широты душевной, не превратит. И есть у меня подозрение, что по мере слияния, он свою индивидуальность утратит. Уж больно мерзкий у него характер прорезался, прям вот кого-то напоминает.
Остались «эсперские» части мозга, но до персональной реальности я достучаться не могу, возможно, витал поправит.
Ну и в плюсах все, а вот минусы неприятные.
Неприятным было: дырявая память, когда я мельком просматривал имеемое и радовался «сохранности первой жизни», не заметил кучи лакун. Так-то забыл бы и не заметил, но пытаясь восстановить воспоминания о каноне, наткнулся на куски отсутствующего. Причем даже неясно, то ли я утерял, то ли создатель мира косячил с объяснением и хронологией. Но в других воспоминаниях тоже встречались аналогичные лакуны, мелкие, но много. Так что беда-огорчение, мда.
Неясно, что с моим «эсперским многомерьем», отлечит ли это витал, отрегенерирует ли само. Боюсь, что будет, как у обычного человека с утерянной конечностью.
В общем, попечалился я, да и занялся потрошением разума реципиента. Благо, окклюменция из мира МКВ, вроде бы, не пострадала.
Ну и нарисовалась такая картина:
Зовут меня Хизуми Удзумаки, что как символично, так и изрядно иронично. Представитель я правящей ветви клана Удзумаков, двоюродный брат ныне, видимо, покойной Кушины. Реципиент был личностью увлекающейся и упертой. Барьерные печати его интересовали, остальное в него впинывали старшие, вплоть до тренировок пинками. Но и впинутого мне пока хватало.
В деревеньке, притулившейся в тени листа, обитали те, кто «подозревал» Коноху в предательстве. По миру разбежались те, кто в этом был «уверен». То, что предательство, с последующим уничтожением Узушиогакуре но Сато было — неоспоримый факт. Какую бы армию ни собрали вторженцы, проникнуть сквозь барьерную цепь водоворотов смогли бы единицы. Плюс защитные барьеры, запечатанные техники, дедуля Ашина, способный запечатать биджу за минуту. Да и старых хрычей почтенных старейшин, аналогичных ему, в Узу хватало.
